Безумный лес

Может быть, нам следовало остановиться и рассчитаться с нахалами той же монетой, разнести их в пух и прах. Однако мы решили сделать вид, что не понимаем, о ком речь, и продолжали идти своей дорогой. Едва успев пообещать Валентине ни о чем ее больше не расспрашивать, я, притворившись забывчивым, все-таки спросил:

— Валентина, ответь мне, конечно, если захочешь, почему ты поступила в услужение именно к госпоже Аспазии Гарник? Как ты решилась на этот шаг?

— Два года назад, когда я приехала сюда из Меригоалы, мне не удалось найти никакой работы. Проискала целую неделю, и оказалось, что все напрасно. Тогда-то, как многие другие, я и поступила туда, куда меня взяли. Не только госпожа Гарник, но и все были уверены, что я недолго продержусь и скоро стану заниматься тем же, что и остальные. Однако я решила — пусть себе думают, что хотят, и говорят, что угодно. И держалась изо всех сил. Буду держаться и дальше. Потому что, если хочешь знать, меня вовсе не соблазняет тот разврат, который я вижу вокруг. Напротив. Все, что я вижу, только укрепляет меня и не дает мне оступиться. Можешь мне поверить, я не оступлюсь. И буду учиться. И выучусь. К тому же ученье дается мне без особого труда.

Она взяла меня за руку. Сжала ее и улыбнулась.

— Вот и тебе хорошо бы получить образование. И не сдаваться, что бы ни случилось. Может быть, когда-нибудь… Может быть, когда-нибудь мир будет наш. Весь мир. Со всей его красотой, со всеми его радостями.

Я не стал допытываться, на чем основаны ее надежды. И только придал своему голосу больше теплоты:

— Постараюсь, Валентина.

Несмотря на свою крупную, развитую фигуру и вполне зрелый возраст, Валентина показалась мне по-детски наивной. Я облизнул запекшиеся губы и не осмелился заговорить с ней о том, что накипело у меня на душе. Она шла со мной рядом — цветущая, молодая, веселая, полная надежд. Иногда и мне случалось радоваться и тешиться несбыточными надеждами, но теперь я казался себе пустой рассохшейся бочкой и не чувствовал ни малейшего вкуса к жизни. Воздух был раскален. Солнце жаркими лучами, словно кувалдой, било меня по темени. Из дворов и галерей, из магазинов и лавчонок, мимо которых мы шли, нас обдавало запахом плесени.

За разговором мы не заметили, как очутились возле вокзала. Полуденное солнце, словно исполинское золотое ведро, изливало свое пламя на город. Брызги этого пламени попадали на нас. Было невыносимо жарко. Мы оба — я и Валентина — обливались потом. На углу одной улочки девушка остановилась.

— Вон там, возле фонаря, тот дом, где я живу и работаю, знаменитый дом госпожи Аспазии Гарник. Встретимся завтра в школе. Не забудь, завтра экзамен по географии. Перелистай еще раз учебник, чтобы уверенней отвечать на вопросы.

Теперь, когда я пишу эти строки, мне кажется, что в последующие дни не произошло ничего особенного, о чем стоило бы рассказать. Разве что отметить, хотя бы вскользь, что экзамены, ради которых я оказался в этом убогом городишке, с давних пор прозывавшемся Руши-де-Веде, были вовсе не трудными, и я сдал их без особых усилий. Недели две спустя после появления в городе я уже считался учеником второго класса гимназии. К тому времени мое столкновение с преподавателем Туртулэ, перешагнув за порог школы, выросло из мухи в слона и принесло мне популярность, которая отнюдь не пошла мне на пользу. Торговцы стали чаще замечать меня и еще злораднее потешались над моим жалким видом.

В обнесенном высокой оградой доме Арэпашей воцарился мир. Совершенно неожиданно, словно чудом, Деспа вдруг образумилась. В своих отношениях с родными, соседями и даже со мной стала послушной и милой девочкой. Я занимался с нею каждый день. Она слушалась меня. В своем педагогическом рвении я превзошел самого себя. Заставлял ее писать, выучивать, запоминать наизусть. Все были поражены. Я то и дело слышал:

— Деспа учится…

— Деспа угомонилась…

— Деспа образумилась…

— Осенью Деспа начнет ходить в гимназию и будет примерной ученицей.

— Радость-то какая!

Смуглянка слушала похвалы молча, опустив глаза долу, словно монахиня. Радость в доме была всеобщей, если не считать меня. Не знаю отчего, но в сердце у меня гвоздем засели самые мрачные предчувствия. Я нисколько не сомневался, что Деспа притворяется, что у нее на уме что-то нехорошее. В конце концов я встревожился не на шутку, испугался и решил следить за ней. Деспа разгадала мои намерения, но никак не обнаружила этого, на лице ее не дрогнул ни один мускул, она ничем не выдала своих мыслей. Однажды, когда я читал, меня нашел однорукий и спросил:

— Ну, дружище, куда ты собираешься податься теперь, когда экзамены позади?

— Думаю убраться восвояси, в Омиду, и проторчать там до сентября, до начала школьных занятий. Потом вернусь обратно и сначала буду ходить во второй класс вместе со всеми, а летом сдам экзамены сразу за третий класс. Потом перейду в четвертый, и на этом поставлю точку.

— А осенью, когда вернешься в город, где ты собираешься жить?

— Город велик. Устроюсь.

— А на что будешь жить?

— Надеюсь, найдутся ученики, которым понадобится репетитор.