Безумный лес

Несмело постучали в дверь, вошли. Для наших родственников приход этот был полной неожиданностью. Усталая, измученная и прежде времени увядшая, моя двоюродная сестра Алина укачивала ребенка в жестяной люльке, длинной и узкой, больше походившей на гроб, чем на люльку. Я присмотрелся к ребенку. Слабенькому и хрупкому мальчику было месяцев пять-шесть. В простенке между пыльными окнами висело несколько книжных полок, забитых старыми, истрепанными книгами. Какой-то парнишка чуть постарше меня вертелся на стуле перед кроватью, а на кровати, вытянувшись во весь рост, не то лежал больной, не то отдыхал Гинку Павелеску. Увидев нас, хозяева обрадовались:

— Добро пожаловать! Присаживайтесь, гости дорогие…

Отцу был по сердцу муж Алины. Мать моя тоже души в нем не чаяла. Гинку был молод, трудолюбив, честен, и — вот уж поистине бесценное богатство! — судьба наделила его веселым и легким характером. Взглянув на него, отец покачал головой:

— Ты, я вижу, прихворнул, племянник. Небось били тебя там, на станции?

— Били, но не слишком сильно. Прикладом ребра пересчитали. Мне еще, как говорится, повезло. Могли и до смерти забить. С них взятки гладки. Какое там! Их ведь для того и прислали — нас убивать. Чтоб им пусто было, собакам! Взбесились, ни дать ни взять. Да только ничего у них не выйдет. Я не отступлюсь. Даже мертвый от своего не отступлюсь. Через неделю встану. Снова пойду на работу. Ничего не поделаешь. Потом, как появится возможность… Снова подымемся на хозяев…

Это был человек крепкой закалки. Всю войну провел на фронте солдатом. Много пуль и осколков впилось в его тело. Такого не испугаешь. По сведениям, которые до него дошли, забастовка была подавлена по всей стране. Отец сказал:

— Значит, правду сказывали: солдаты-то стреляли…

— Стреляли! Может, были и такие, что не стреляли. Не знаю. Знаю только, что стрелявших хватало. Да к тому же, кроме них, против нас бросили еще и жандармов.

Отец задумался. Помолчал. Потом сказал:

— Солдаты не должны были стрелять. Ни один солдат не должен был стрелять.

— Не должны были… Конечно, не должны. Но вот стреляли. А ведь те же крестьяне… Боярам удалось оторвать их от нас. Соблазнили, обманули обещаниями насчет земли. А крестьяне по земле ох как истосковались.

— Еще бы, нешто можно без земли? — вмешалась мать. — Как без нее проживешь?

— Сегодня утром солдаты еще охраняли въезд в город, — сказал отец. — Уж я еле-еле пробрался. Повезло — наткнулись на добрых солдатиков. Наши, из Кэлмэцуя. Узнали меня… Пропустили. Уважили просьбу.

Отец явно пытался переменить тему разговора. Но Гинку было неинтересно, каким образом моему отцу удалось пробраться в город. Он продолжал свое:

— Господам да барам не вечно властвовать, хоть у них и армия, и полиция, и жандармы. Не вечно быть по-ихнему. Народ дошел до крайности.

Отец пожал плечами.

— Кто его знает! Может, и так. Я ничего не говорю…

Гинку Павелеску взглянул на меня понимающе:

— С тобой, Дарие, мне хотелось бы кое о чем потолковать. Заходи к вечеру или самое позднее послезавтра.

Я догадался, зачем он меня зовет. И ответил:

— Зайду, Гинку, обязательно зайду.

Не знаю, поверил он мне или нет. Не знаю даже, собирался я сдержать слово или не собирался. Запах тлена все еще преследовал меня. Сэмынцэ, ученик железнодорожных мастерских, где работал и Гинку, пересел со своего места и притаился в углу комнаты. Оттуда он то и дело поглядывал своим улыбчивым взглядом на мою сестру Елизабету. И она, зардевшись и засмущавшись, тоже изредка вскидывала на него из-под прищуренных век свои большие глаза. Вскоре они увлеклись игрой не на шутку. Почти не сводили друг с друга глаз. Гинку заметил это, улыбнулся и шутливо сказал:

— Что, Сэмынцэ? Уж не влюбился ли ты в мою свояченицу? И то сказать, красавица. Есть от чего покой потерять.

Ученик, застигнутый врасплох, покраснел как рак. Но ответил смело:

— Да, мастер, мне она по сердцу. Я бы соврал, если бы стал отпираться.

— А сам-то ты нравишься ей? Сам ведь черен, что твой деготь, а, насколько я разбираюсь, девушкам не очень-то по вкусу смуглые ребята.

— Про это я не знаю, мастер. Только много бы дал, чтоб узнать.

Отец сурово посмотрел на мать. Та, в свою очередь, метнула взгляд на Елизабету. Но Гинку не обратил на это ровно никакого внимания и продолжал:

— Если вы понравились друг дружке, придется подождать, пока подрастете. Тогда я вас сосватаю. А пока не глупите. Вы ведь еще совсем дети.

Сестра моя залилась краской. Опустила свой курносый нос и прикрыла ладонью рот, пряча улыбку. Сэмынцэ, обрадованный, что все так легко обошлось, заговорил:

— Не позже чем через год, мастер, когда стану подмастерьем. Через год я женюсь и устрою свадьбу, а вы с тетей Алиной будете моими сватами.

Мама еле сдерживалась, чтоб не взъесться на Сэмынцэ и тем более на Гинку. Но кричать не стала, а только проговорила визгливым голосом, обращаясь к обоим:

— Наше слово в этом деле тоже не последнее. Рано ей еще замуж. Пусть подрастет. Может, найдутся и другие женихи. Да и не затем мы в город приехали, чтоб дочери смотрины устраивать. Брата хоронить приехали.