Безутешный счастливчик

18/XI – Еще продолж. снежная и ср‹авнительно› мягкая зима. Система ежедневн. прогулок по поселку тоже продолж. С ужасом наблюдаю, как беспечно Нос. и Мур. расходуют мои дубовые дрова: «Ведь еще впереди декабрь – янв. – фев.» и т. д. За блокнотами. «Завтра позвони девке». Леонт.

20/XI – Внезапный наезд гостей, и самых разноликих. Сначала – вижу за окном Саню Бондарева, входит с исл. сельдью, датским пивом, коньяком и пр. Чрезвыч. весело. Попозже – еще неожид.: Наталья с Лилькой, вчера приехавшей из Штатов. Еще чуть позже: Лев Кобяк. с бутылью водяры – ее Мур. прячет. Уезжают все, кроме нас с девками. Мы – наверху, затопляем мал. печку, греемся, с Нат. на двух распиваем плоский Лилин коньячок. Длит. прогулки по сонному поселку. Американки в восторгах от залепленных снегами елей.

20/XI. Доп. – Хор. новости от Сани о «Континенте», кот. и не думает отступать и самораспускаться. И от Лили: Пет‹ушки› изучают во многих унив-тах США. От нее 4 тома Солж., Киркегор.

22/XI – Нат. еще у меня. Беспокоится: «м. быть, уехать?» – «Да нет, Нос. будет рада, что я под присмотром». С Нат. еще раз прогулка через Шоколадку. Только вернулись – топот на крыльце – Нос. и Мур., приехали на машине с Жанной и ее прият. Мишей. 5-звезд. коньяк. Вызывающ. Жанна, печь и неск. смущенная Нат. Кроме троих нас, все отъезжают. С Нат. даже не дают проститься. Пьем водяру. Ночные долгие прогулки с Мур.

23/XI – Приканчиваю утром остаток водяры. Немножко коньяка – и снова, теперь уже втроем, на длит. прогулку. После ночных снегопадов все выглядит так же декорационно-зимне, как 16-го. До аксак. колодца с бидонами, стряхиваем с елочек снег, чтоб не надломились; заблуждаемся и по гигант. сугробам выходим на шоссе. И все печи, печи. Со старыми запис. книжками.

24/XI – Уже узоры на окнах террасы. К ночи проясняется и сулят мороз до 14. В гостях Леонтович с собачкою. Сегодня уже малая прогулка. И с этой ночи начало бедствия: морозы.

25/XI – Одержим идеей купить термометр. По случаю падения температур. Даже не выглядываю на двор – безоблачно, солнце. И снова гость, Леонтович, гов.: «у меня на град. –18°. Начало утепления дома, затык. щелей и пр. Телевид. «Асса» С. Соловьева и Тарковск. «Иваново детство». В ночь опустилось ниже 20°, наверняка с шампанск.

26/XI – В своей комнате, кот. прежде считалась теплицей дома, просып. от зябкости. Уже с утра начинаем топить печи. Даже в Москве и даже в полдень –16°. Здесь морознее и безоблачно. Неожид. гости: Юрий, бородач, знакомый Жанны и его приятель Володя, отъезжающие в Польшу. Краковский театр «Багатель» просит позволения постановки «Петушков». Подписываю. Весь день Нос. утепляет дом чем придется. Корот. вечер, прогулка по морозу.

22/XI – Приехавшая в Абрамц. Жанна сообщает одну дурную новость: потеряна или засвечена пленка польского телевид., кот. снимало меня весной эт. года в больнице. Зато 25/XI – в Сов. культуре интервью с главой польского телевид. Дравичем.

В 9 веч. появ. из М. пунцовая от мороза Нос. Коньяк на столе. Вишневый ликер. Тут же по телевид. обо мне. Каневский в восторге от того, что я спаситель театра и пр. Всю ночь сижу за бумагами, за привезенной из М. прессой, за вишневым ликером. И засыпаю только полседьм. утра.

29/XI – На двор ни шагу. Снова солнце, но морозы начинают чуть спадать. В полдень ок. –13. У меня еще гостинец: зверобой. И я его растягиваю на весь день. Мос. новости: Гал. звонила Нат., она обещала быть в субботу. Незатейл. подарки от Н‹ины› Фр‹оловой›. Было созванивание с ВААЛ относ. Венгрии и Пол., с СТД об их долге мне. Генсек в Италии.

28–29/XI. Доп. – Новости от Нос. из Москвы: Н‹ина› Вас‹ильевна› гов. о какой-то Мурм. обл. газете, где о Ер. написано в связи с перечислением изв. земляков. И о том, что 27/XI в Москве был в гостях Венед. Ероф. – младший – Спесивцев поставил 3 спектакля «Пет.» в Петушках, в Доме культуры. Оч. любопытно. Нос. препятствует приезду Ероф‹еева-младшего› в Абрамц.

В журнале «Родник» № 11 за 1989 г.

«Писать по-русски совсем не то, что писать по-западному. Хороший, классический, естественно, серьез. европ. писатель – это кто-то вроде Томаса Манна. Человек, обложенный книгами на 4-х языках, привыкший сочинять должное кол-во страниц в легкие утренние часы. Он знает, что пишет, и пишет, что знает. Совершенно невозможно представить его себе за работой без домашней куртки-венгерки, из-под которой выглядывает белоснежное белье. Не майка, а крахмальная рубаха, естественно.

А на другом полюсе наш Веничка Ерофеев, у которого нет, не было и не может быть письменного стола. Один – профессионал, другой – птичка Божья. Разве можно Веничке сказать „работай“? И разве можно вообще употребить это нелепое слово „работа“ – к понимаемому по-русски вдохновению?

Оттого-то наша лит-ра так богата неуравновешенн. героями, что ее часто сочиняли в истерических условиях. А те немногие трезвые люди, которые выбивались из рядов отечествен. словесности, – например, Чехов – заслужили презрение современников за бесстрастность, равнодушие и отсутствие Божьей искры».