БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

И еще в Законе 21: «Когда акум взыскивает деньги с еврея, а еврей отрицает свой долг акуму, тогда другому еврею, который знает, что акум прав, запрещено быть свидетелем в пользу акума. В противном случае Беф-дин обязан исключить еврея из общины».

И еще в Законе 25: «Еврей может бросить кусок мяса собаке, но не давать его норхи (христианину), так как собака лучше норхи».

И еще в Законе 45: «Разрешено убивать музера (человека), который намерен сделать донос на еврея».

И еще в Законе 50: «С тех пор, как синхедрин и храм (в Иерусалиме) не существуют, убийство без приговора раввинского присутствия является добрым делом в случае, когда еврей убивает апикореса (неверующего в учение Израиля)».

И еще в Законе 64: «Доброе дело сжигать храмы акумов, а самый пепел рассеивать по всем ветрам».

Вот почему выныривали на свободу из-под еврейского суда евреи-шулеры, воры и убийцы, осквернители могил и храмов христианских и осуждались на каторгу и казнь невинные акумы.

***

Все вокруг него пропиталось нескончаемым терзаньем. В нем корчились, стонали, выли астральные тела – несльшно, из века в век. Здесь крошилась вдребезги накопленная мерзость земного бытия. Бесстрастной сокрушающей капелью низвергались из тьмы карающие ядра, били по эфирно распластанным сгусткам, кромсали их в пылевые клочья. Однажды, отдыхая в короткой передышке меж рвущей яростью ударов, он увидел еще непознанное: в тугое скопище из мглистой пыли вплыла неведомая чаша, отблескивая черненой синью. Из раструбов-иллюминаторов ее, окольцевавших корпус, сочился тусклый свет. Раскрылся в днище люк, накаляясь багряностью, как глотка Безымянного зверя, и с хлюпом всасывая распыленные сгустки отбросов, стал пожирать их. Вздыбилось вихрями мглистое пространство вокруг спиральным закрутом, ввинчиваясь в глотку, выхлестывая из конусной вершины очищенно свирепым потоком: процеживала, фильтровала его чаша, заглатывая пыль.

Потом все прекратилось. Рывками набирая скорость, метнулось обрюхатившееся тулово прочь, оставляя позади себя серый тоннель. Он споро заполнялся пылью. Все угнездилось, успокоилось, и вновь возникла сосущая тоска, хоралы, вопли мук.

Теперь он научился слышать себя и других, познал все спектры ультразвука, испускаемого сонмищем страдальцев. Они и здесь оставались продолжением своей земной оболочки. Проклятия и богохульства исторгались одними. Другие горестно терпели муку.

Но всех сковывал и усмирял ужас, когда встречались на пути ленточные извивы спиралей, обугленных чернотой, подобно головешкам. То несли свой вечный крест сквозь время и пространство Калигула и Ирод, Пилат, Кайфа и Иуда – сотни тех, кто попрал все нормы Божеского бытия. Их итог: исчезнуть навсегда, поскольку вся тьма, их сути, обязана была рассеяться без остатка и без продолженья.

***

Все очищались, в конце концов: души-великаны, сохранившие свою основную, праведную сущность; умеренные души, изрядно скукошенные за счет потерь черных вкраплений; душонки, чей субэфирный огрызок едва достигал теперь одной десятой от первоначальной массы, – все они, оставив в чистилище греховно-пылевую взвесь, воспаряли во вторую ноосферу – Эдем.

Там обретали мученики отдых, их принимала бережно-радужная перина покоя. Там открывались им все тайны мирозданья, судьбы государств, материков, распахивалась будущность планеты. Там, изголодавшись в одиночестве, в неразделенных муках, они могли наконец общаться меж собой.

Там ниспускалась им возможность продолжить жизнь, вселяясь в новорожденных на Земле.

Омытый и пронизанный ровным свечением разноцветья вокруг, он забылся в неизъяснимо-блаженной полудреме: наконец, без боли и страданья. Он был. Он вытерпел. Он сознавал себя очищенным и умудренным стократно. Он заслужил свой предстоящий выбор.

Перебирая сотни судеб на земле, протекавших перед ним с хрустальной прозрачностью, он остановился вниманием на ладно скроенной паре. Муж – земледелец, агроном, на время снаряженный в учебно-ратный лагерь. Жена – на диво хороша и статью и умом, потомок графа Орлова-Чесменского в седьмом поколении, душевно близка Прохорову, старобардовскому старосте. Во чреве праведной жены уж плавал в плаценте трехмесячный и розовый зародыш.

Он пригляделся. И остановил свой выбор.

ГЛАВА 4

Все настырнее билась в ней новая жизнь. И она, спешившая в станицу с поля, понукая кобылу Рыжуху, поняла, что не успеет.

Уже терзало внутри, пробивалось из нее наружу, к свету, малое и родное существо, когда Анна, свернув к притеречному лесу, избрала пристанищем прошлогоднюю скирду соломы на выгоревшей от зноя поляне.

Кое-как выбравшись из бедарки, волоча ноги и сгибаясь от рвущих внутренности позывов, она побрела к стожку, зажав под мышкой чисто стиранный, блекло-голубой халат и сложенную вчетверо простынку. С утра она захватила их в объезд колхозных отделений – на всякий случай. Случай явился и рухнул на агрономшу.