Библейские мотивы. Сюжеты Писания в классической музыке

Широко известно, что в поздних своих мессах Шуберт упрямо исключал из срединной части – Credo на слова Символа веры – строку «ожидаю воскресения мёртвых»[680]. Он был христианином по рождению и получил образование в элитарной католической школе, но позже жил абсолютно светской жизнью и почти не посещал церковь. Сочиняя духовную и литургическую музыку на протяжении всей своей – очень короткой – жизни, он, бесспорно, ощущал область религиозного как приватную, частную и вряд ли обладал восторженной верой Нафанаила. Высказывались предположения{345}, что «Лазарь» вообще не мог быть завершён, поскольку смерть в поэтике Шуберта и есть пункт назначения; та гравитационная точка, чёрная дыра, к которой подчас стремится вся материя его опуса и из которой нельзя возвратиться. В великом струнном квартете «Смерть и девушка», созданном через четыре года после «Лазаря», смерть тоже, несомненно, наступает в первой части, а погребение происходит во второй. Следующие затем скерцо и финал предлагают слушателю определённую перспективу посмертия. Оно причудливо, наполнено макабрическими образами, иногда откровенно сюрреально. В этом квартете – самом известном и недвусмысленном высказывании Шуберта о смерти – шанса на вечную жизнь нет.

Но зачем тогда Шуберт вообще взялся за этот сюжет? Необходимость найти музыкальные средства для изображения воскрешения в третьем – ненаписанном – акте вряд ли застала его врасплох посреди работы над драмой. Если не будут обнаружены документы, проливающие свет на то, что именно происходило с ним зимой 1819/20 г., мы не придём к окончательному ответу. Несомненно, этот период стал чем-то вроде инициации, вступления во взрослую жизнь: если светлую, лёгкую музыку детства и юности Шуберта можно спутать с изящными порождениями венского классицизма, 1820-е приносят новый язык, в котором ясность, тонкость его почерка сочетаются иногда с очень сложными, многозначными романтическими аффектами – изнурительной тревогой, дурным предчувствием, негреющим, странным покоем. Его интерес к текстам Шлегеля и Новалиса, пантеистическим идеям и натурфилософии Гёте, стремившегося к примирению божественного и природного, а также восприимчивость и любопытство, очевидные в самом факте обращения к протестантской драме, – всё говорит о широте взглядов Шуберта; о том, что духовное для него было несводимо к церковному, институциональному (в последний год жизни он создал музыку на ивритский текст 92-го псалма для венской синагоги). Возможно, «Лазарь» был частью этого поиска – особенно актуального в полицейской Вене 1819–1820 гг., где для широты взглядов оставалось всё меньше места.