Библия и мировая культура

Христианская догматика, опирающаяся на смыслы, выраженные в Новом Завете, постепенно формируется в IV–V вв. Идеология Нового Завета, как отмечает С.С. Аверинцев, «превратилась в систему догматико-теологических тезисов… и это было результатом долгого развития»[498]. Исследователь также подчеркивает: «Чтобы схватить логику развития, приходится иметь в виду результат; но надо помнить, что развитие было пестрее и противоречивее результата. К тому же, если христианская идеология привела себя в систему именно на путях догматического богословия, т. е. в формах греческого философского идеализма, это означало, что в западно-восточном синтезе христианства победил западный элемент: само слово «догмат» (как и слова «ересь», «ипостась» и т. п.) заимствовано из профессионального языка философских школ, а термин «теология» был некогда введен для обозначения так называемой «первой философии» еще Аристотелем. Эта характеристика христианской ортодоксии отчасти объясняет, почему она осталась явлением эллинистически-римского мира; между тем на Ближнем Востоке складывается иной тип христианства, чуждого греческой философской проблематике. Это восточное христианство в V в. выливается в несторианство и монофиситство — два течения, при полной противоположности своих доктрин в равной мере отчуждавшиеся от греко-латинской ортодоксии и расчищавшие путь исламу»[499].

В самом Новом Завете мы также читаем и слышим отнюдь не догматические постулаты, но живое слово Иисуса и слово о Нем, видим исполненную внутренних борений и страстной любви к людям фигуру подлинно совершенного человека, который мыслится как «сын Давидов», Мессия в том смысле, в каком понимали его великие пророки Израиля, и как Сын Божий, как высшее воплощение духовности, Духа Божьего на земле. Новый Завет говорит живым и образным языком к сердцу и душе каждого человека, чуждаясь языка схоластики и наукообразной философии, отвлеченного умствования. Он противостоит как языческому мифу, так и его модернизации, предпринятой гностицизмом. С.С. Аверинцев пишет: «…мир новозаветных идей и образов несопоставим не только с языческой мифологией, но и с той модернизацией мифа, которую еще до христианства и параллельно с ним предпринимали позднеантичные религиозные учения полуфилософского, полуоккультного характера, объединяемые под названием гностицизма (от греч. gnosis — знание, тайная посвященность). В гностицизме миф тоже приобретает новый стиль, соответствующий духовному уровню городских центров Римской империи; гностики даже смелее вводят в миф философское содержание (нередко болезненно осложненное), чем христиане. Но, хотя многие гностические секты усвоили почитание Христа, хотя ряд гностических терминов, понятий и ходов мысли навсегда остался в христианстве, личностный характер новозаветной мифологии в основе своей оказался чужд гностицизму. Специфика содержания Нового Завета лежит именно здесь»[500].

Это очень верное и глубокое наблюдение. Гностики пытались оторвать Новый Завет от Ветхого, провозгласить Иисуса сыном некоего «сокрытого истинного» Бога, который не идентичен Богу иудеев, Богу Ветхого Завета, по «вине» которого мир полон зла. Многие из гностиков, считая плоть и весь тварный мир абсолютным прибежищем грехов, презирая ее, отрицали концепцию Боговоплощения (так называемый докетизм). Раннехристианская Церковь совершенно справедливо увидела в таком подходе разрушение единой монотеистической традиции, связывающей Ветхий и Новый Заветы, и еще во II в. н. э. объявила гностицизм ересью.

Новый Завет, продолжая традицию Ветхого Завета, говорит об огромной любви Бога к сотворенному Им миру, о Его готовности к великой жертве во имя мира, во имя Спасения человечества. Для обоих Заветов важно личностное восприятие Бога, понимание Его как Бога Живого, говорящего в Писании к сердцу и душе каждого человека. Этот личностный характер религиозного мировоззрения достигает особой напряженности именно в Новом Завете.

Архитектоника и жанровый состав Нового Завета

Канон Нового Завета включает в себя 27 книг, которые образуют особый логический и хронологический порядок, особую жанровую систему, преемственно связанную, тем не менее, с жанрами Ветхого Завета и одновременно вобравшую в себя кое-что от жанров греко-римской литературы.