Библия и мировая культура

Таким образом, в своей «Жизни Иисуса» Ф. Мориак, получив несомненный импульс от Э. Ренана, в большей степени возвращается к каноническому евангельскому тексту, соединяет научное беллетризованное исследование и богословский подход, делающий нравственные максимы Иисуса близкими и понятными современному человеку. Нечто подобное по-своему сделал А. Мень в своей книге «Сын Человеческий». В предуведомлении автора следующим образом обосновывается замысел: «Увидеть Иисуса Назарянина таким, каким видели Его современники, — вот одна из главных задач книги о Нем… В ней автор не ставил себе исследовательских целей, а стремился лишь… просто рассказать о Христе. Рассказать на основании Евангелий, лучших комментариев к ним, а также других источников. Предназначена эта книга в основном для тех, кто прочел Евангелие впервые или даже совсем незнаком с ним»[595]. И хотя А. Мень подчеркивает, что его книга предназначена для неофитов, в ней есть серьезный научно-исследовательский слой (в примечаниях, обширном приложении), где автор демонстрирует прекрасную осведомленность в сложнейших проблемах современной библеистики. Таким образом, «Сын Человеческий» А. Меня соединяет в себе историко-культурную реконструкцию жизни Иисуса Христа с сильными элеменами художественной публицистики, научное исследование и тонкую богословскую интерпретацию в русле канонического христианского (прежде всего православного) толкования.

Так или иначе, при всем гораздо более бережном или даже пиететном отношении к религиозной традиции, при всем споре с Ренаном, и Ф. Мориак, и А. Мень следуют открытому им пути научной и художественной реконструкции жизни Иисуса, современного объяснения Его учения.

То же самое, хотя и с гораздо большими художественными «вольностями», с включением зачастую условно-символических и фантастических элементов, делают авторы сугубо художественных произведений о Христе в ХХ в. Еще в 20-е гг. ХХ в. ученик Павла Флоренского А.К. Горский высказал следующую мысль: «Никто не сможет и не сумеет отрицать значимости Христа как художественного (здесь и далее разрядка автора. — Г.С.) образа. С Ним, следовательно, посчитаться, с Ним встретиться лицом к лицу обязан теперь каждый художник, претендующий на сколько-нибудь крупные задачи в искусстве. Одно из двух: либо это не есть образ Совершенного Человека и тогда художнику предстоит мудреная задача — начертать образ «другого», более «совершенного», более нас удовлетворяющего (но всякая такая попытка роковым образом сводится к «начертанию зверя», обезьяночеловека); либо жизнь этого Человека есть подлинно идеальный образ человеческой жизни, вообще — «образ образов». В таком случае в него упирается путь каждого искусства. Этим и только этим образом измерит сам себя до конца человек. Вот откуда вырастает необходимость в наше время для каждого художника сказать какое-то свое слово о Христе, к евангельским повествованиям Матфея, Марка, Луки, Иоанна прибавить рассказ о своей встрече с Тем, Кто к своим пришел, хотя свои Его не узнали. Всякий художник вынуждается ныне силою вещей стать Евангелистом»[596].

Подтверждением этой мысли является целый ряд воплощений образа Христа в художественном слове. Так, в этом ряду стоит история Иешуа га-Ноцри в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» (19291940, опубл. в 1966–1967) — своеобразное собственное евангелие русского писателя, несущее в себе многочисленные расхождения с каноническим текстом, но делающее галилейского проповедника Иешуа высшим воплощением жертвенной человечности, мерилом всего истинно человеческого. По мнению С.С. Аверинцева, М.А. Булгаков так или иначе следует ренановской линии в литературе и даже в какой-то степени исчерпывает ее: «Иешуа га-Ноцри М.А. Булгакова… праведный чудак, крушимый трусливой машиной власти, подводит итоги всей «ренановской» эпохи и выдает родство с длинным рядом воплощений образа в искусстве и литературе XIX в.»[597].

Однако стремление писателей по-своему прочитать евангельскую историю, в какой-то мере стать евангелистами, дать собственное евангелие не угасает. Это проявляется даже в названиях произведений, особенно романов, претендующих на своеобразную «каноничность», на то, чтобы быть своего рода авторскими «евангелиями» или неким «пятым евангелием», дополняющим канонические: «Христос приземлился в Городне. Евангелие от Иуды» (1966) В. Короткевича, «Пятое евангелие» М. Помилио, «Евангелие от Иуды» Г. Панаса, «Евангелие от Матфея» Т.О. Брин-гсвэра, «Евангелие от Марка» Х.Л. Борхеса и др. Некоторые авторы стремятся увидеть евангельскую историю глазами Самого Иисуса, реконструировать недостающее «Евангелие от Иисуса». Таковы «Евангелие от Сына Божьего» американца Нормана Мейлера и роман лауреата Нобелевской премии португальца Жозе Сарамаго «Евангелие от Иисуса» (1998), сочетающий в себе предельно точную историко-культурную реконструкцию эпохи и очень «вольное» прочтение истории Иисуса, глубинный психологизм и включение многочисленных элементов условности, тенденции классического и «магического» реализма.