Библия и мировая культура

Попытки «дописать» Евангелия не прекращаются, указывая тем самым на особый магнетизм этих текстов, прежде всего — образа Христа, многогранность которого, по словам А. Меня, «говорит о величии Его личности, о том, что Он не укладывается в схемы и однозначные характеристики»[598]. Пожалуй, лучше всего невероятную притягательность евангельской истории и ее главного героя объяснил С.С. Аверинцев в своем послесловии к «Сыну Человеческому» А. Меня: «Этой истории две тысячи лет без малого. Для одних — самая реальная реальность, с которой, при свете которой живешь изо дня в день. Для других — чуть подальше: то, во что полагается веровать людям верующим. Для третьих — еще дальше: один из компонентов культурной традиции, «мотив», «образ», метафора для описания вещей посторонних. Очень емкая метафора. Для четвертых, наконец, — вредный вздор, который необходимо всеми дозволенными и недозволенными приемами изгладить из памяти человечества. Но ни первые, ни вторые, ни третьи, ни даже четвертые не могут позабыть, успокоиться, жить, как будто ничего не было… Старую историю будут передумывать снова и снова. Четыре древних повествователя изложили ее очень сжато, с тревожащими наше воображение лакунами, с загадочными умолчаниями, а главное — не позволяя себе никаких мотиваций, даже никаких оценочных эпитетов… То, что они рассказали, требует толкователей, но своего собственного толкования в себе не содержит»[599].

На протяжении всего двухтысячелетнего постбиблейского развития мировая культура занимается толкованием евангельской истории, вчитывается в нее, всматривается в образ Иисуса, пытаясь через него глубже постичь Бога и Человека, Божественное и человеческое в Человеке. Таким, соединяющим в Себе высшую полноту человечности, человеческой незащищенности, одиночества, покинутости и одновременно полноту Божественности, невероятной силы духа, который в человеке, как верит Библия, от Бога, предстает Иисус в «Гефсиманском саде» (1949) Б.Л. Пастернака из «Тетради Юрия Живаго» (роман «Доктор Живаго»). Это стихотворение написано под явным влиянием «Гефсиманского сада» Р.М. Рильке и в явном споре с ним. Там — только трагическая обреченность и безысходность, здесь — внутрення готовность к жертве и вера в ее ненапрасность:

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Теперь должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на Суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

Интерес к загадке личности Иисуса Христа, к Его трагической судьбе, к Его проповеди не угасает, ибо в них заданы величайшие парадигмы, сформулированы в емкой, афористичной форме простые и одновременно исполненные безмерной глубины истины, которые являются основой духовного бытия значительной части человечества. Наряду с Моисеем, Буддой, Мухаммадом Йешуа ѓа-Ноцри — Иисус из Назарета, Иисус Христос — является одним из самых выдающихся и знаменитых людей, когда-либо живших на земле, одним из немногих эталонов высочайшей нравственности и человеколюбия.

Загадки Иуды Искариота

В Евангелиях образ Иисуса, осиянный ослепительным светом глубочайшей человечности и Божественной истины, оттенен мрачной фигурой предателя Иуды — одного из самых загадочных персонажей Нового Завета.

Иуда Искариот, или Иуда Искариотский, или просто Иуда (греч. Ioudas — от иврит. Йеѓуда — «да будет прославлен [Бог]»; греч. Iskariotes, Is-kariot, а также Skariotes — возможно, искаженное иврит. иш Кирьят — «человек из Кирьята [Кириафа]», городка в Иудее, или от лат. sikarius — букв. «убийца», «сикарий», представитель радикального течения в движении зелотов; существуют и другие версии этимологии прозвища), — первоначально один из двенадцати апостолов, ближайший ученик Иисуса Христа, предавший затем своего Учителя и ставший для христианского сознания парадигматической фигурой, олицетворяющей само предательство. Неслучайно имя Иуды Искариота, чаще всего в сокращенной форме — Иуда, стало нарицательным — иуда; такое словоупотребление особенно характерно для православной славянской культуры.