Библия и мировая культура

Н.А. Морозов связывал возникновение евангельского образа Иуды Искариота с неприятием частью иудеохристиан концепции Иисуса как Богочеловека и утверждал, что «евангельский рассказ под формой предательства апперцепционно обрабатывает действительный факт отказа части первичных христиан, называвшихся богославными (иудеями), признавать божественное происхождение Иисуса после того, как Он не оправдал их ожиданий «скорого прихода на землю». Как же было оставшимся верным не обозвать предателем руководителя этих отступников?»[609]

С.Н. Булгаков в работе «Иуда Искариот — Апостол Предатель» интерпретировал образ Иуды как своего рода «мессианского марксиста, большевика», который преувеличивал значение материальной стороны жизни. По мнению автора, «в свою любовь к Иисусу Христу Иуда вложил… фанатическую мечту о Мессии как земном царе, который освободит еврейский народ извне от политического порабощения и изнутри — от разделения на бедных и богатых»[610]. Эта версия входила в противоречие с канонической христианской, однако Н.О. Лосский счел необходимым защитить позицию С.Н. Булгакова, утверждая, что его интерпретация образа Иуды «содержит в себе также отчетливое разоблачение глубины его зла и научает бояться сатанинского греха, который именно вследствие своей громадности пронизывает душу многих высокоодаренных людей так, что они не способны усмотреть его и вступить в борьбу с ним. Правда, Иуда Искариот при том понимании его, какое дано о. Булгаковым, вызывает к себе жалость; но это и есть правильное отношение к грешному человеку и его вине — ужасаться греха и жалеть грешника»[611].

К. Каутский в книге «Происхождение христианства» проецирует евангельскую легенду на конкретную историческую ситуацию Иудеи начала новой эры, подчеркивая социально-политический подтекст истории Иуды, фокусируя внимание на некоторых внутренних алогизмах этой истории: «По дошедшей до нас версии, Иуда предал Иисуса поцелуем, указав тем самым стражникам, кого они должны забрать. Но это был совершенно нелепый поступок. Согласно Евангелиям, Иисуса хорошо знали в Иерусалиме. Он изо дня в день произносил публичные проповеди, и массы встречали Его с восторгом. И вдруг оказывается, что Он совершенно неизвестен и требуется указание Иуды, чтобы найти Его в кругу приверженцев. Это все равно, как если бы берлинская полиция наняла шпиона для того, чтобы он указал человека, именуемого Бебелем. Совсем иное дело, если речь идет здесь о задуманном заговоре. Тут было, что выдавать, тут была тайна, которую стоило купить. Когда из рассказа понадобилось устранить задуманный заговор, то сообщение о предательстве Иуды оказалось ни к чему. Но так как, очевидно, предательство было слишком хорошо известно в кругу заговорщиков, а негодование против предателя было слишком велико, то евангелист не мог совершенно умолчать об этом событии и ему пришлось сконструировать в своей фантазии новое предательство…»[612]

Безусловно, подобная точка зрения является слишком произвольным гипотетическим построением, но она продиктована стремлением логически осмыслить то, что не совсем поддается логике в евангельской истории и что довольно четко сформулировал Р.М. Бланк в книге «Иуда Искариот в свете истории»: «Как могла мрачная фигура Иуды Искариота очутиться рядом со светлым образом Иисуса? Как мог Иисус, понимавший людей, как никто, видевший насквозь все, что происходит в человеческой душе, принять Иуду Искариота в среду Своих ближайших сподвижников, апостолов Его великих заповедей о беззаветной любви к человеку и беспредельной веры в человечество?»[613] Бланк утверждает, что «понять и объяснить этот загадочный рассказ можно только признав в нем легенду (разрядка автора. — Г.С.), созданную для целей Церкви ее ревностными служителями»[614].