Библия ядоносного дерева

К моему удивлению, она начала смеяться. А потом смеяться начал и Нельсон. Раскрыл свой почти беззубый рот и завывал от смеха вместе с мамой, оба стояли, упершись руками в бока. Наверное, они вообразили Рахиль, обернутую набедренной повязкой и пытающуюся толочь маниок.

Мама вытерла слезы.

– Почему ты решил, будто он выбрал именно Рахиль? – По маминому голосу я догадалась, что теперь она даже не улыбается, хотя только что хохотала.

– Он объяснил, что странный цвет Мвулы будет смешить других его жен.

– Что?

– Ее цвет. – Нельсон потер плечо, потом поднял два испачканных золой пальца, словно показывая, что в печальном случае Рахили вся краска куда-то ушла. – У нее кожа не такая, как надо, вы же знаете, – произнес он, как будто сказать такое женщине о ее дочери было вовсе не оскорбительно. Затем снова опустился на колени, нырнул головой и плечами глубоко внутрь плиты, чтобы выгрести из нее остатки золы.

– Люди говорят, может, она родилась слишком быстро, не допеклась. Это правда? – Он с любопытством посмотрел на мамин живот.

Она не сводила с него глаз.

– Что ты имел в виду, заявив, что других жен будет смешить ее цвет?

Нельсон недоуменно глядел на маму, ожидая дальнейших вопросов.

– Тебя послушать, так он хочет сделать из нее аксессуар для своего наряда.

Нельсон долго молчал, оттирая лицо от золы и размышляя над метафорой аксессуара к одежде. Я вошла в кухню, чтобы взять банан, потому что поняла: больше ничего интересного не услышу. Мама и Нельсон достигли предела взаимного понимания.

Лия

Вот в чем заключалась наша проблема: папа Нду был бы очень оскорблен, если бы отец отверг его щедрое предложение жениться на Рахили. И дело было не только в папе Нду. Что бы мы ни думали об этом солидном мужчине в остроконечной шляпе, он был номинальным главой, представлявшим волю Киланги. Вероятно, именно поэтому брат Фаулз считал, что мы должны уважать его или, по крайней мере, оказывать ему внимание, каким бы свихнутым вождем он нам ни представлялся. Каждые несколько недель папа Нду проводит сходки со своими соправителями, а они, в свою очередь, встречаются со всеми семьями. В общем, когда папа Нду что-то заявляет, можно быть уверенным, что его устами говорит вся деревня.

Анатоль объяснил мне местную схему управления. Он говорит, что бросание камешков в сосуды, при котором побеждает тот кандидат, в чьем сосуде окажется больше всего камешков, – бельгийская идея честного голосования, у местных жителей имеется собственное мнение на сей счет. Конголезцам (в том числе ему самому, как он признался) странно, что, если один человек набрал пятьдесят камешков, а другой сорок девять, первый безоговорочно побеждает, а второй проигрывает. Это же означает, что почти половина избирателей будет недовольна, а если верить Анатолю, от деревни, где недовольна половина жителей, добра не жди. Обязательно возникнут неприятности.

Здесь победить можно, только набрав сто процентов. А для этого требуется много времени. Они будут общаться, заключать сделки и спорить до тех пор, пока не придут к мнению о том, что нужно делать, только тогда папа Нду может не сомневаться, что все так и будет. Если он выполняет свои обязанности хорошо, один из сыновей может стать вождем после его смерти. Если нет, женщины прогонят папу Нду из деревни большими палками, и Киланга выберет себе другого вождя. В общем, папа Нду – глас народа. И сейчас этот «глас» объясняет нам, что мы станем меньшей обузой для самих себя и для других, если позволим ему купить Рахиль за несколько коз. Это ставит нас в затруднительное положение.

Рахиль совершенно озверела, и впервые в жизни я не могла ее за это винить. Я радовалась, что он выбрал не меня. Мама поклялась Рахили, что мы не продадим ее, однако подобные заверения – не то, что вы готовы услышать из уст собственной матери. Мысль, чтобы выйти замуж за папу Нду, отравила сознание Рахили, и что бы ни делала, она каждые десять минут останавливалась и принималась выть от омерзения. Рахиль требовала от папы, чтобы мы сию же минуту отправились домой, потому что она не вынесет больше ни одного дня подобного унижения. Он пытался приструнить ее переписыванием стиха о почитании отца и матери своих и, как только она заканчивала, заставлял переписывать его снова! У нас закончилась бумага, и Рахиль была вынуждена исписывать мельчайшим почерком обороты старых писем и конвертов, сохранившихся с тех времен, когда мы получали почту. Нам с Адой было жаль ее, и мы тайно помогали ей, даже не требуя по десять центов за стих, как делали это дома. Да и к чему: чем бы Рахиль заплатила?