Библия ядоносного дерева

Папа Боанда с искренней добротой сказал мне, что в Киланге горюют о Руфи-Майе. Папа Нду пригрозил изгнанием папе Кувудунду за то, что тот принес змею в наш курятник, это стало известно, поскольку Нельсон многим показывал следы. Несчастье за несчастьем обрушивались на Килангу. Пролумумбовцы из учеников Анатоля вступали в вооруженные стычки с остатками Национальной армии, теперь армии Мобуту, южнее по течению реки. Нас предупредили, что любое путешествие сейчас могло быть опасным.

Но все оказалось еще сложнее. Несмотря на окончание дождей, пешком мы могли дойти не дальше, чем до берега Куенге. Оттуда мы планировали проплыть на пароме до самого Леопольдвиля, где Лумумба имел огромную народную поддержку. Дел было много, к тому же Анатоль считал, что там мы будем в безопасности. Деньги папы Боанды стали для нас спасением. Их было мало, зато это были надежные бельгийские франки. Конголезская валюта обесценилась за один день. Миллиона розовых конголезских купюр не хватило бы, даже чтобы расплатиться с паромщиком.

Вот так все и шло: земля сдвигалась, пока мы спали, и каждое утро преподносило нам новые ужасные сюрпризы. В Стэнливиле мы быстро обнаружили, что здесь я являюсь даже большей помехой, чем в Булунгу. При виде белой кожи люди возмущались, и у меня хватало ума понимать – почему. Они потеряли своего героя в результате торга между иностранцами и Мобуту. Анатоль завернул меня до самой макушки в канги из батика, надеясь замаскировать под конголезскую матрону, и старался, чтобы я не попадалась на глаза людям, разъезжавшим в автомобилях. Я едва не теряла сознание в стэнливильском водовороте: люди, машины, животные на улицах, окна, сурово глазеющие со стен высоких бетонных зданий. Я ведь и шагу не сделала из джунглей со времени своего полета с папой в Леопольдвиль год назад, или сто лет назад.

Анатоль организовал наш отъезд из города. В кузове грузовичка кого-то из его друзей, заваленные листьями маниока, мы покинули Стэнливиль глубокой ночью и пересекли границу Центральноафрикаской республики в городе Бангасу. Меня доставили в эту миссию, расположенную глубоко в джунглях, где в обществе соблюдавших строгий нейтралитет сестер потрепанная новенькая по имени сестра Лизелин могла бы прожить несколько месяцев незамеченной. Не задав ни единого вопроса, мать-настоятельница предложила нам с Анатолем провести нашу последнюю ночь вместе в моей маленькой пустой комнате. Благодарность за ее доброту унесла меня далеко по моей трудной дороге.

Тереза почти прижимается ко мне и снизу смотрит мне в лицо, домиком вздернув брови – как значки в написании ее имени ^[115].

– Лизелин, в чем ты себя винишь? Он тебя трогал везде?

Мы рассчитывали, что разлука продлится не более шести – восьми недель, пока Анатоль будет работать с лумумбистами над восстановлением плана своего свергнутого лидера, плана, призванного привести народ к миру и процветанию. Какими мы были наивными! Анатоля схватила и бросила в тюрьму мобутовская полиция, не успел он вернуться в Стэнливиль. Моего любимого допросили под треск ломающихся ребер, отвезли в Леопольдвиль и посадили под стражу в кишащем крысами внутреннем дворе того, что прежде было роскошным посольством. Наша затянувшаяся разлука усилила мою преданность Анатолю, улучшила французскую грамматику и укрепила способность жить в неопределенности. Вскоре я похвасталась Терезе, что поняла наконец сослагательное наклонение.

С содроганием думаю о том, что бы сказал папа, увидев меня среди племени женщин-паписток. Дни я провожу по возможности продуктивно: стараюсь содержать себя в чистоте, оттачивать точность прицела и держать рот на замке от вечерни до завтрака. Учусь ждать воздаяние за терпение. Каждые несколько недель я получаю письмо из Леопольдвиля, что помогает мне держаться на плаву. Сердце у меня начинает бешено колотиться при виде длинного синего конверта, который кто-нибудь из сестер приносит в рукаве с таким видом, будто там – сам отправитель. И да, он там! Все такой же ласковый, непримиримый и мудрый, а главное – живой! Я не могу удержаться от радостного визга и выбегаю во двор, чтобы там, в одиночку, насладиться своей добычей, как кошка украденным цыпленком. Прислонившись лицом к прохладной стене, целу́ю ее старые камни, благословляя свой плен, ведь только то, что я здесь, а Анатоль там, способно сохранить нас друг для друга. Я знаю, он злится от того, что не приносит пользы, сидя в заточении, в то время как на нас надвигается война. Но если бы сейчас Анатоль имел возможность делать то, что считает нужным, его бы наверняка уже убили. Если заключение наносит ущерб духу Анатоля, то есть надежда, что тело его останется невредимым, и я буду делать для этого все, что смогу, и впредь, до конца.

Монахини подглядывают за мной, а потом говорят, будто боялись, как бы я не разворотила им фундамент. Они привыкли к стрельбе и проказе, но не к настоящей любви.