Библия ядоносного дерева

Всю правду скажи, но скажи ее вкось. О каком еще секрете нашей семьи осталось поведать? Может, мне опять перестать разговаривать, пока я не удостоверюсь в том, что знаю. Мне казалось, будто я это уже давно для себя решила. Мой гимн Богу: «Вобюл яжоб, йэ гоб! Нагло Бог оболган!» Мой гимн любви: «Узалг ан омьлеб сорэ!» Все это я знаю с начала до конца и с конца до начала. Баланс сил стал мне ясен той долгой конголезской ночью, когда приползли муравьи-легионеры: стук в дверь, суета в темноте, горящие ступни и Ада, последняя из всех, вечно волокущая свое припадающее тело, оставленная… забытая. Наружу, под лунный свет, где бурлит земля, – а там, посреди муравьиного нашествия, вросшая неподвижно, как дерево, мама. Она держит на руках Руфь-Майю и смотрит на меня, словно взвешивает нас на весах, кто ценнее: милое неповрежденное дитя с золотыми локонами и двумя одинаково сильными ногами или мрачная немая девочка-подросток, волокущая упрямое, несимметричное полутело? Которая? Поколебавшись лишь секунду, мама решает спасать совершенство и бросить неполноценность. Всем приходится делать выбор. «Жива была я, пока не увидела зла», – написала я в своем дневнике. В один момент жива, в следующий – мертва, поскольку именно так мой разделенный мозг воспринимает мир. В нем нет места ни для чего, кроме чистой любви и чистой ненависти. С тех пор моя жизнь стала гораздо труднее, потому что позднее мама выбрала меня. Живым она могла вынести из Африки только одного своего ребенка, и этим ребенком стала я. Предпочла ли бы мама, чтобы это была Руфь-Майя? Была ли я лишь утешительным призом? Оплакивает ли она потерю, глядя на меня? Осталась ли я жива только потому, что умерла Руфь-Майя? Что считать правдой?

Недавно я порылась в прошлом нашего отца. В старом сундуке, набитом всякой всячиной. Мне нужно было найти документы о его увольнении из армии, которые обеспечивали мне пособие на обучение в колледже. Я отыскала больше, чем ожидала. Медаль отец получил не за, как мы всегда считали, геройскую службу, а просто за то, что был ранен и выжил. За то, что выбрался из джунглей, между тем как остальные промаршировали прямо к собственной смерти. Более того, условия демобилизации отца формально были почетными, однако неофициально считались трусостью, виной и бесчестьем. Рота мертвецов, из которой выжил он один, с тех пор всю жизнь проходила строем перед его глазами. Неудивительно, что отец не мог второй раз сбежать из джунглей. Мама рассказывала мне лишь часть истории, теперь я знаю остальное. Судьба приговорила нашего папу расплачиваться за те жизни памятью о них, и он отчаянно позировал перед лицом Бога, непрощающим долгов. Этот Бог меня тревожит. Позднее Он обратил свой взор на меня. В снах ко мне приходят Руфь-Майя и множество других детей, погребенных рядом с ней. Они со слезами выкрикивают: «Мама, можно?», а матери ползут на четвереньках и пытаются есть землю со свежих могил своих чад. Совы тихо ухают и ухают, и воздух густеет от обилия ду́хов мертвых. Вот что я вынесла из Конго на калечной спине. За семнадцать месяцев нашего пребывания в Киланге умер тридцать один ребенок, включая Руфь-Майю. Почему не Ада? Я не могу найти ответ, который оправдывал бы меня.

Вероятно, причины, по которым мама спасла именно меня, сложны, как сама судьба. Кроме всего прочего, выбор у нее был ограничен. Один раз она меня предала, один раз спасла. Так же поступила судьба с Руфью-Майей, только в обратной последовательности. В каждом предательстве есть оборотная сторона, как в монете – орел и решка, и спасение всегда на другой стороне. Предательство – друг, которого я знаю давно, двуликая богиня, глядящая и вперед, и назад с ясным и четким обещанием удачи. Я всегда думала, что по этой причине из меня получится серьезный ученый. Однако, как выяснилось, предательство рождает и кающихся грешников, и дальновидных политиков, и призраков. Наша семья, похоже, произвела каждого по одному.

Соломенный тюфяк, замужество, паро́м, могила – сегодня это наши четыре разновидности исхода. Хотя, по правде сказать, никто из нас пока не переправился на противоположный берег. Кроме Руфи-Майи. Нужно подождать – что она скажет.

На пароме поплыла я. До того утра, когда мы прибыли на берег реки, я была уверена, что мама возьмет Лию, а не меня. Лию, которая, несмотря на малярийный ступор, бросилась вперед, чтобы, скрючившись в каноэ, создать противовес аккумулятору, как всегда, затмив меня своим героизмом. Но пока мы наблюдали за тем, как пирога плывет через Куенге, мама так крепко держала меня за руку, что я поняла: выбрали меня. Она выволочет меня из Африки, даже если это будет последним материнским деянием в ее жизни. Наверное, так оно и было.

Лия Прайс

Миссия Нотр-Дам де Дулёр, 1964