Библия ядоносного дерева

Мы, девушки, держимся вместе, общей стайкой, и слава Богу, потому что мужчины вечно отсутствуют по каким-то своим делам. Дела Аксельрута, как я уже говорила, часто оказываются жульническими. Он летает куда-то спасать других «дев в беде» ^[113], обещая им жениться вскоре после того, как получит деньги! Было бы вполне в стиле Аксельрута явиться домой с еще одной женой или двумя и сослаться на то, что здесь так принято. Наверное, он так долго живет в Африке, что уже забыл о наших, христианских, представлениях о браке, которые называются как-то вроде монотомии.

Впрочем, я с ним мирюсь. По крайней мере, по утрам встаю с постели живая, в отличие от Руфи-Майи. Я поступила правильно. Бывают ситуации, когда надо спасать свою голову, а уж о деталях можно подумать позднее. Как сказано в той маленькой книжечке: упритесь локтями, оторвите ноги от земли и плывите вместе с толпой! Последнее, что вы должны позволить себе, это быть насмерть растоптанной.

Что касается того конкретного дня, когда Аксельрут вывез меня из Конго на своем самолете, то мне даже трудно вспомнить, что́ я тогда думала о будущем. Я была в таком восторге от того, что вырвалась из этой грязной дыры, что вообще плохо соображала. Наверняка попрощалась с мамой, Адой и Лией, хотя не помню, чтобы размышляла о том, когда увижу их снова, если вообще увижу. Вероятно, я пребывала в полной эйфурии.

Забавно, но помню лишь одно: когда самолет Аксельрута находился уже на высоте сотен футов, над облаками, я вдруг подумала о своем сундучке с приданым! Все эти красивые штучки, которые я сделала, – полотенца с вышитыми монограммами, скатерть и салфетки к ней… Как-то неправильно выходить замуж без них. Я взяла с Аксельрута обещание, что он когда-нибудь слетает в Килангу и заберет их из нашего дома. Разумеется, он этого не сделал. Теперь-то я понимаю, какой глупостью с моей стороны было надеяться на него.

Наверное, можно сказать, что мои мечты никогда не отрываются от земли.

Ада Прайс

Университет Эмори, Атланта, 1962

«Всю правду скажи, но скажи ее вкось», – говорит моя подруга Эмили Дикинсон. А какой еще у меня выбор? Я увечная маленькая личность, озабоченная сохранением равновесия.

Я решила начать говорить, так что есть возможность высказаться. Речь стала средством самозащиты, поскольку мама, судя по всему, онемела, и некому было засвидетельствовать мое место в этом мире. Я очутилась на том же обрыве, на краю которого балансировала, когда поступала в первый класс: одаренная – или тянущая себя за уши, как шестеро слабоумных Кроули? Нет, я не возражала против общества недоразвитых детей, но мне нужно было вырваться из Вифлеема, где стены сделаны из глаз, натыканных рядами, как кирпичи, и в воздухе витает кислый привкус недавних сплетен. Мы прибыли в город и были встречены с почестями, как особого сорта герои: город остро нуждался в хорошем поводе для злословия. Гип-гип ура, добро пожаловать домой, несчастные Прайсы! Невероятные, обездоленные, странные и бездомные (потому что, лишившись пастора, мы не могли жить в пасторском доме), тронутые душком самой что ни на есть черной Африки и, не исключено, язычества, Орлеанна и Ада, которые приползли обратно в город без своего мужчины, словно пара резвых далматинцев, вернувшихся с пожара без пожарной машины.

Нас держали за сумасшедших. Мама к диагнозу относилась спокойно. Она переправила наши вещи со склада в фанерную лачужку, которую сняла на поросшей соснами окраине благодаря весьма скромному наследству дедушки Уортона. Телефон устанавливать не стала. Вместо этого взяла в руки мотыгу и начала возделывать каждый квадратный дюйм своего песчаного участка площадью в два акра: арахис, батат и с полсотни разновидностей цветов. Мама вознамерилась изгнать из себя трагедию, вырастив огород, как отращивают волосы после неудачной стрижки. У соседа, жившего дальше по дороге и имевшего злобного гуся и свиней, она брала навоз и каждый день таскала его, как трудолюбивая африканка, в двух – для равновесия – ведрах по бушелю каждое. Я бы не удивилась, если бы мама поставила на голову и третье ведро. К середине лета мы уже не могли выглянуть из окон, поскольку они заросли наперстянками и амарантами. Мама объяснила, что собирается сколотить дощатый ларек у дороги и продавать букеты по три пятьдесят каждый. Я поинтересовалась, что на это скажут вифлеемцы: жена священника босиком торгует на обочине.

С той же серьезностью, с какой мама просматривала каталог семян, я изучала каталог университета Эмори и обдумывала свои возможности. Потом поехала на «Грейхаунде» в Атланту и прихромала в приемную комиссию. Мне разрешили пройти собеседование с джентльменом – доктором Холденом Ремайлом, чьей служебной обязанностью, полагаю, было обескураживать и отвращать таких, как я, от собеседований с такими, как он. У него был необъятных размеров стол.