Библия ядоносного дерева

Этот эпизод представлялся мне до невероятности странным. Когда позднее я рассказала о своих ощущениях Анатолю, он посмеялся над тем, что назвал реконструированной историей. Он утверждал, что я по собственной воле сидела внутри каноэ у одного его борта, потому что вес аккумулятора из-за необычайной формы опасно кренил лодку на другой бок. Тем не менее то приключение возвращается ко мне во сне именно так, как я описала, со всеми визуальными образами и запахами, которые я последовательно видела и ощущала, балансируя над водой. Мне трудно представить, что все это было как-то по-иному. Хотя и не отрицаю, что сознание у меня было затуманенным. Смутно помню, как махала рукой удалявшимся в облаке дизельного выхлопа и москитов маме и сестре, начинавшим свой медленный, неотвратимый исход из Конго. Как бы мне хотелось лучше помнить их лица, особенно Ады! Считает ли она, что я помогла спасти ее? Или это было просто дальнейшее разделение судеб, которое уже завело нас так далеко, в место, где наши дороги разошлись окончательно?

Я восполняю эту утрату, вспоминая все, что могу, об Анатоле в последовавшие за их отъездом дни. Вкус травяных отваров, которые он готовил, чтобы лечить меня; тепло его руки на моей щеке. Узоры света, прошивавшего соломенную крышу, когда утро проникало в темноту, где мы спали: я – у одной стены, он – у противоположной. Это было содружество сирот. Я ощущала это весьма остро, как организм чувствует критический недостаток белка, и меня приводило в отчаяние пространство земляного пола между Анатолем и мною. Я мысленно умоляла его: ближе, ближе, дюйм за дюймом, сжимала его руки, когда он подносил мне чашку. Горечь хинина и сладость поцелуя – эти два вкуса идеально сочетались на моем мягком нёбе. Прежде я не любила мужчину, физически, однако достаточно начиталась и про Джейн Эйр, и про Бренду Старр ^[110], чтобы знать, как сильна первая любовь. Но когда она пришла ко мне, я была одурманена экзотической малярийной горячкой, и моя первая любовь оказалась всепоглощающей. Как я теперь смогу полюбить кого-нибудь, кроме Анатоля? От чьего еще прикосновения к моей руке она будет светиться всеми красками северного сияния? От чьего взгляда мозг мой с мелодичным звоном пронзят ледяные иголочки? Что еще, кроме этой лихорадки, обратит крик моего отца-призрака: «Распутница!» в колечко голубого дыма, уплывающего через маленькое светящееся отверстие в соломенной крыше? Анатоль выгнал из моей крови медовую боль малярии и вечное чувство вины. Встряхнул меня так, что я рассыпалась на части, и собрал заново; благодаря Анатолю я не была выкинута из жизни, а нашла в ней свой путь.

Любовь меняет все. Я никогда не представляла, что так будет. Вознагражденная любовь, я бы сказала, потому что я отчаянно любила папу всю свою жизнь, но это ничего в ней не меняло. Сейчас же изменилось все вокруг, огненные деревья ^[111] очнулись от долгого сухого сна и превратились в стены алых цветов. Анатоль двигается сквозь пятнистую тень где-то на краю моего зрения в шелковистой шкуре пантеры. Как мне хочется ощутить эту шкуру у себя на шее. Я жажду этого с нетерпением хищника, забывая о времени. Когда он уходит на одну-две ночи, жажда моя неутолима. Когда возвращается, я выпиваю каждый его поцелуй до самого дна и все равно чувствую, что рот мой пересох, как безводная пещера.

Не Анатоль взял меня, я его выбрала. Однажды, давным-давно, он запретил мне говорить, что я люблю его. Я придумала собственные способы сказать ему, чего я жажду и что могу дать сама. Я сжимала его руки и не отпускала их. И Анатоль оставался со мной, взращивая меня, как малое наследие земли, где находится его будущее.

Теперь мы спим вместе, под одной москитной сеткой, целомудренно. Я не стесняюсь говорить ему, что хочу большего, но Анатоль смеется, трется костяшками пальцев о мои волосы и шутливо выталкивает меня из постели. Повторяет, чтобы я взяла лук и поохотилась на бушбока, если мне так уж хочется что-нибудь подстрелить. Слово «бандика», убить стрелой, имеет и другое значение. Он считает, что сейчас неподходящее время, чтобы я стала его женой в том смысле, какой вкладывают в это конголезцы. Анатоль терпеливый земледелец. Напоминает мне, что в нашей ситуации нет ничего необычного, он знает многих мужчин, которые берут в дом даже десятилетних невест. В свои шестнадцать я, по меркам многих людей, уже опытная девица, и по всем меркам – преданная. Лихорадка исчезла из моих костей, и языки пламени больше не пляшут в воздухе у меня перед глазами, однако Анатоль по-прежнему приходит ко мне по ночам в шкуре пантеры.