Библия ядоносного дерева

Не помню, сколько недель мы провели здесь, перед тем как мама ушла, и сколько их миновало после этого. Мне повезло, что для меня нашлось пристанище; эта лачуга принадлежит родственникам Анатоля, тут жил его отец, но он уже умер. Анатоль покинул Килангу вскоре после нас и теперь проводит много времени в окрестных деревнях, беседуя с людьми и организуя нечто значительное. По-моему, количество его друзей в Булунгу неисчислимо, ресурсы неисчерпаемы, и я могу оставаться здесь столько, сколько нужно. Но мама – нет. Она едва удерживает себя на месте.

Ее отъезд сохранился в моей памяти как мокрое солнечное утро. Дождь заканчивался, и Анатоль решил, что мне уже можно на несколько часов выйти из своего противомоскитного шатра. Мы собирались проводить маму до Куенге и там попрощаться. Рахиль уже улетела со своим дьяволом-спасителем, а я была прикована к Булунгу, поскольку организм мой был еще настолько пропитан ядом, что не выдержал бы новых москитных укусов. Но мама и Ада уезжали. Какой-то коммерсант прибыл из Леопольдвиля на пикапе в сезон дождей, что само по себе было чудом, которым никак нельзя пренебречь. Он собирался обратно в город с грузом бананов и яростно отгонял палкой конголезских женщин, пытавшихся влезть в его перегруженную машину. Но, вероятно, осмотрев маму с головы до ног и избегая жесткого взгляда ее голубых глаз, коммерсант решил, что для белой женщины место в его грузовичке найдется. В огромной куче зеленых бананов он устроил гнездо для мамы и одной из ее дочерей. Я думала, что увечье Ады и мамино отчаяние пробудили в нем сочувствие, поскольку тогда еще не знала о слухах, будто назначены крупные вознаграждения за благополучную доставку белых женщин в посольство в Леопольдвиле.

Пикап был оранжевым. Это я помню. Мы с Анатолем добрались с ними до реки, чтобы там попрощаться. Я смутно слышала, как Анатоль обещал маме позаботиться обо мне и отправить меня домой, когда я буду в состоянии ехать. Казалось, он говорил о ком-то другом, так же как человек с рогами улетел отсюда не с Рахилью, а с кем-то еще. Пока мы опасно подпрыгивали на горе́ бананов, я не сводила глаз с мамы и Ады, стараясь сохранить в памяти то, что осталось от моей семьи.

Прибыв на раскисший берег Куенге, мы сразу столкнулись с проблемой. Старый безбортовой паром был на ходу еще накануне, утверждал коммерсант, однако теперь вяло покачивался у противоположного берега, несмотря на свист и размахивание руками с нашей стороны. Двое рыбаков, проплывавших мимо в выдолбленном из дерева каноэ, сообщили, что паром застрял из-за отсутствия электричества. Это было похоже на правду. Во всяком случае, двигаться он не мог. Был поднят капот нашего пикапа и извлечен аккумулятор, который рыбаки должны были доставить на паром – за деньги, разумеется. Коммерсант заплатил, бормоча проклятия, слишком крепкие, пожалуй, для раннего утра, – наверняка предвидел, что это лишь первая неприятность на весьма долгом пути. (Или третья, если считать маму и Аду первыми двумя.) Нам объяснили, что паромщик как-нибудь приспособит аккумулятор, чтобы завести мотор, и переплывет на наш берег. Потом мы затолкаем пикап на паром, а аккумулятор переставят обратно в машину, когда паром снова достигнет противоположного берега.

Однако сразу возникла новая проблема. Огромный допотопный аккумулятор был слишком велик для крохотного каноэ. После долгих дискуссий рыбаки нашли выход: две широкие доски уложили поперек лодки, чтобы можно было поместить аккумулятор на один ее конец, а на другой – противовес. Поскольку больших камней поблизости не нашлось, рыбаки посмотрели на меня и Аду и решили, что одна из нас послужит балластом, но побоялись, что Ада из-за своего увечья не сумеет удержаться на борту, а если упадет в реку, то бесценный аккумулятор тоже пропадет. Мама, глядя прямо перед собой, согласилась, что я – надежнее. Никто даже не упомянул о том, что у меня от малярии кружится голова. Анатоль хранил молчание из уважения к нашей семье. У нас уже было столько потерь, кто он такой, чтобы указывать нам, можно ли рисковать тем, что осталось?

Я вступила на каноэ. По вони от реки и бревнам, прибитым к берегу, можно было понять, что уровень воды по сравнению с сезоном дождей снизился. Я удивилась, сколько, оказывается, знаю теперь о конголезских реках, и вспомнила вечное мамино предостережение, когда мы садились в лодку: если она перевернется, держитесь за нее изо всех сил! Но конголезские пиро́ги сделаны из такой плотной древесины, что, перевернувшись, камнем идут ко дну. Эти мысли мелькали у меня в голове, пока рыбаки энергично гребли через бурную Куенге. Я вцепилась в грубо отесанную доску, простиравшуюся далеко за пределы лодки над водой, и старалась исполнять обязанности противовеса. По-моему, даже ни разу не выдохнула, пока мы не переплыли на противоположный берег.