Библия ядоносного дерева

Я открыла рот и ждала, пока из него не вылетела фраза: «Мне нужно поступить в ваш колледж, сэр. А по его окончании мне надо поступить в вашу медицинскую школу». Доктор Ремайл был совершенно потрясен не то моим уродством, не то дерзостью, но, вероятно, все же не так, как я – звуком собственного голоса. Он спросил, есть ли у меня средства на обучение, табель успеваемости средней школы, изучала ли я хотя бы в школе химию и расширенный курс алгебры. Ответ на все вопросы был один: «Нет, сэр». Но я не упомянула, что прочитала много книг.

– Вы хотя бы знаете, что такое дифференцирование, юная леди? – спросил он с видом человека, прячущего в руке нечто страшное. Выросшая вблизи рук преподобного Прайса, я обладала иммунитетом против подобного страха.

– Да, сэр, – ответила я. – Это способ измерения скорости любого процесса.

У него зазвонил телефон. Пока ждала, когда доктор Ремайл закончит разговор, я мысленно подсчитала сумму и произведение чисел на большой стопке пронумерованных папок у него на полке, которые были свалены кучей, составила формулу их упорядочения и записала это на бумажке. Правда, мне пришлось пользоваться алгебраическими приемами, а не началами матанализа. Я заметила также, что его фамилия, прочитанная задом наперед, представляет собой французский глагол, означающий «изнашивать, протирать», о чем тоже сообщила, не желая, разумеется, его обидеть, потому что одежда доктора Ремайла выглядела безупречно.

Неожиданно он вспомнил, что я имею право на государственное пособие как дочь ветерана, и включил меня в список абитуриентов. В общем, через месяц я вернулась в Атланту сдавать вступительные экзамены. Я выполнила все письменные задания по математике, но в устной части пропустила четыре – они были связаны с необходимостью в перечне слов выбрать те, которые не относятся к данному смысловому ряду. Этот тест всегда давался мне с трудом, потому что, учитывая мои обстоятельства, я могла почти любому слову придать любой смысл.

Я сказала чистую правду: мне было необходимо поступить в их колледж – чтобы вырваться из Вифлеема, из собственной кожи, из своего черепа и убежать от призрака моей семьи. Не потому, что мне было стыдно за маму, – как я, деревенская юродивая, могла ее стыдиться? В определенном смысле я даже получала удовольствие от общения с ее безумием и хорошо понимала его. Однако мама хотела поглощать меня, как еду. А мне нужна была отдельная комната. Мне требовались книги, и впервые в жизни я нуждалась в учителях, чтобы каждый день они подсказывали мне, о чем думать.

В органической химии, зоологии беспозвоночных и вдохновляющей гармонии генетики Менделя я обрела религию, которая «работает». Я декламирую периодическую систему элементов, как молитву; сдаю экзамены – словно принимаю святое причастие, а успешное окончание первого семестра стало для меня приобщением к святым тайнам. В голове у меня – джунгли знаний, где между деревьями простираются долины отчаяния. Их я обхожу, стараясь держаться в пределах леса.

Поскольку позвонить маме я не могу, езжу на выходные к ней на автобусе. Мы пьем чай, она показывает мне свои цветы. Странно, когда папа находился рядом, мама не занималась землей. Это была его прерогатива, и он руководил всеми нами в посадке полезных съедобных растений «во славу Божию». В моем детстве у нас во дворе не росло ни одного цветка. Лишь одуванчики. Теперь дом мамы – это крыша, торчащая над пламенем розовых, синих, оранжевых цветов. Проходя по дорожке, приходится наклоняться под арками буйных космей и ладонью отводить в сторону мальвы, чтобы добраться до входной двери. У мамы – незаурядный талант цветовода, и она носила в себе целый ботанический сад в ожидании, когда его можно будет воплотить в жизнь.

Когда я ее навещаю, мы мало разговариваем и, похоже, обе испытываем облегчение от молчания. Теперь нас только двое, и я обязана ей жизнью. Мама мне – ничем. Тем не менее я покинула ее, и она грустит. Я к этому не привыкла. Это я всегда была той, кто жертвовал жизнью, половиной туловища и мозга, чтобы спасти другую половину. У меня вошло в привычку надменно хромать по миру, который у меня в неоплатном долгу. Я долго полагалась на утешение, какое черпала в жертвенности.

Теперь у меня есть долг, и я не в состоянии его выплатить. Мама мертвой хваткой вцепилась в меня и выдернула оттуда. Она вознамерилась вытащить меня из Африки, даже если это было бы последним деянием в ее жизни, что недалеко от истины. Вот как это было: коммерсант, чей пикап появился в Булунгу, как ржавый ангел, пообещал довезти нас до Леопольдвиля со своими бананами, но вскоре передумал и заменил нас на дополнительный груз бананов. Поговорив с солдатами, встретившимися на дороге, он решил, что сейчас фрукты приносят в городе больший доход, нежели белые женщины. И нас высадили.