Библия ядоносного дерева

Было ясно, что мне придется провести здесь некоторое время, поэтому мать Мари-Пьер пристроила меня для работы в клинике. Если я не принимаю обет бедности, целомудрия и послушания, то могу взамен узнать все о глистогонных средствах, ягодичных родах, ранах от стрел, гангрене и слоновой болезни. Почти все пациенты моложе меня. Профилактическая работа со стариками тут поставлена на широкую ногу. Медикаменты мы получаем от организации «Французская католическая помощь», а иногда – прямо из воздуха. Однажды посыльный на мотоцикле, подскакивая на ухабистой лесной тропе, привез нам двенадцать обернутых тканью флаконов змеиного противоядия, уложенных в дамскую шкатулку для драгоценностей, – неоценимое сокровище, происхождение которого так и осталось для нас загадкой. Гонец объяснил, что его послал доктор из Стэнливиля, собиравшийся эвакуироваться. Я вспомнила врача-бельгийца, лечившего руку Руфи-Майе после перелома, и решила, что сама Руфь-Майя каким-то образом имеет отношение к этому дару. Сестры просто вознесли благодарность Богу и приступили к спасению двенадцати пострадавших от змеиных укусов, их было больше, чем тех, кому не успели помочь.

Разговаривая с пациентами, я немного овладела языком лингала, на котором говорят весь север Конго, Леопольдвиль и деревни, расположенные вдоль судоходных рек. Если Анатоль когда-нибудь вернется ко мне, я буду готова ехать с ним почти куда угодно. Но прошел целый месяц без письма, и я уже была уверена, что он умер или вернулся к своим чистым идеалам и решил держаться подальше от оказавшейся в совершенно неподходящем месте белой девушки, что он потерян для меня навсегда. Так же, как – Боже! – моя сестренка Руфь-Майя. Как Ада, Рахиль, мама и папа. И какой тогда смысл в пребывании тут девушки без имени и паспорта, повторяющей, словно попугай, «как ваши дела» на лингала? Я пытаюсь получить какое-нибудь объяснение у Бога, но он молчит. По вечерам, в трапезной, мы сидим, положив руки на колени, и не сводим глаз с радиоприемника, нашего маленького сурового господина. Узнаем одну ужасную новость за другой, и ничего не можем сделать. Свободное Конго, еще недавно представлявшееся близким, прошло мимо. Что еще я могу сделать, кроме как швырять четки в стену своей кельи и проклинать насилие? Монахини весьма терпеливы. Их миссия стоит здесь многие десятки лет, продлевая короткие жизни истощенных голодом людей, и они привыкли к разыгрывающимся вокруг трагедиям. А мне, глядя на их немигающие глаза в обрамлении накрахмаленных белых апостольников, хочется крикнуть: «Это не может быть Божьей волей!» Как кто-то, даже Бог, у кого, конечно, много иных забот, может допускать подобное?

– Ce n’est pas à nous, – произносит Тереза, не нам, мол, спрашивать. Звучит не убедительнее, чем крик Метуселы: «Сестра, Бог велик! Закрой дверь!»

– Это я уже слышала, – вздыхаю я. – Уверена, что конголезцы тоже слышали это каждый день на протяжении ста лет, в течение которых им приходилось терпеть бельгийцев. Сейчас у них наконец появился шанс сразиться, а мы сидим и наблюдаем, как умирает этот новорожденный. Как тот младенец, синим вышедший сегодня утром из утробы женщины, зараженной столбняком.

– Ужасное сравнение!

– Зато верное!

Она повторяет то, что уже сказала. Сестры не занимают в этой войне ничью сторону, им положено хранить в сердце сострадание, даже к врагу.

– Но кто враг? Тереза, объясни хотя бы это. Какую сторону ты пытаешься не ненавидеть: белых или Африку?

Она распахивает простыню, прихватив зубами середину края, чтобы аккуратно сложить ее пополам. А еще, догадываюсь, – чтобы не отвечать.

– Я бы присоединилась к Симба ^[116], если бы мне позволили, – однажды призналась я.

Тереза искоса посмотрела на меня, и я подумала: не поспешила ли она принять обет? Ее тоже привлекает траление мин.

– У тебя хорошая цель и крепкие нервы, – выдает она из-за простыни. – Иди, присоединись к ним!

– Думаешь, я шучу?

Ее взгляд перестает быть серьезным.

– Non, ce n’est pas une blague ^[117]. Но не твое дело сражаться вместе с Симба, даже если бы ты была мужчиной. Это их война, и что должно случиться, то случится.

– Это столько же их война, сколько Божья воля. В действительности это дело рук проклятых бельгийцев и американцев.

– Вот мать-настоятельница промоет тебе рот дезинфицирующим раствором!

– Матери-настоятельнице этот раствор нужен для более важных целей. – Тем более что его и для них недостаточно, добавила я мысленно.

В уединении своей маленькой комнатки я проклинала многих мужчин, призывая адские муки на их головы, – президента Эйзенхауэра, короля Леопольда и собственного отца. Я ненавидела их за то, что они ввергли меня в войну, в которой белая кожа ставит тебя на сторону неправых.

– Если Бог участвует в этом, – сообщила я Терезе, – то это жестокое издевательство над идеей братской любви. Он лишь убеждает нас в том, что цвет кожи всегда будет иметь значение.

Поскольку набожной деревенской девушке и минному тральщику больше нечего было сказать друг другу, мы продолжили складывать остальные простыни и облачения разных цветов.