Библия ядоносного дерева

Руфи-Майе ничего особо не хотелось. Я усадила ее на качели, которые Нельсон нам соорудил при помощи толстой промасленной веревки, какую нашел на берегу реки. Сиденье было из старой прямоугольной канистры для горючего. На наших качелях катались все деревенские дети. Выбив пыль из расчески, я начала аккуратно расчесывать желтую массу колтунов, в которую превратились волосы Руфи-Майи. Это было трудно сделать, не причиняя ей боли, но она почти не хныкала, что я сочла дурным знаком.

Краем глаза я заметила Анатоля, наполовину скрытого зарослями тростника на краю нашего двора. Он не среза́л тростник, поскольку не жевал его, я думаю, он немного кичился своими крепкими белыми зубами с симпатичной щелочкой между верхними резцами. Тем не менее Анатоль стоял, наблюдая за нами, и я покраснела оттого, что он видел, как я кормила муравьиного льва. Наверное, это было совсем по-детски. Если смотреть на вещи трезво, почти все, что мы делали в Киланге, выглядело ребячеством. Даже то, как папа разговаривал сам с собой, расхаживая вдоль реки, и как мама бродила по дому полуодетая. Ну, по крайней мере, расчесывание волос Руфи-Майи было проявлением материнской заботы и практической необходимости, так что я сосредоточилась на своем занятии. Невольно я представила папу, большими черными руками вытаскивающего рыбину из реки, маму с тяжелой грудью, толкущую маниок деревянным пестиком, и привычно выпалила покаянный псалом: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих» ^[68]. Но я не знала, какую именно заповедь нарушила: почитай отца твоего и мать твою, или не пожелай родителей ближнего своего, или даже что-то еще более невнятное насчет того, чтобы быть верным своему роду и племени.

Анатоль не сводил с нас глаз. Я помахала ему рукой и крикнула:

– Мботе, Анатоль!

– Мботе Беене-Беене, – ответил он.

У него были особые прозвища для моих сестер и для меня, не обидные, как у других (например, Муравьиха для Рахили или Бендука, что значит Хромоногая, для Ады), хотя Анатоль и не объяснял нам, что они означают. Он взъерошил волосы Руфи-Майе и пожал мне руку на конголезский манер, похлопав левой рукой правое предплечье. Папа говорил, этот обычай призван показать, что человек не прячет оружия.

– Какие новости, сэр? – спросила я Анатоля.

Папа так всегда начинал разговор с ним. Несмотря на то, что тот обед закончился плохо, отец доверял Анатолю и даже ожидал его визитов, не без нервозности, правда. Анатоль удивлял нас тем, что знал новости из внешнего мира, или уж по крайней мере из-за пределов Киланги. Нам не было точно известно, откуда Анатоль берет информацию, но она обычно оказывалась верной.

– Новостей полно, – произнес он. – Но прежде всего я принес вам кота в кармане.

Я обожала его английский. Произношение у него было британское, изящное, «всего» звучало скорее как «всиво», а «в кармане» как «в ка-армани». Однако в то же время его речь имела конголезскую интонацию, с одинаковым ударением на каждом слоге, будто ни одно слово не хотело стать главным в предложении.

– В мешке, – сказала я. – Мама говорит «кота в мешке» – «никогда не покупай кота в мешке».

– Ну, во всяком случае, это не кот, и вам не нужно его покупать. Если угадаешь, что это, вы получите это на ужин.

Через плечо у Анатоля была перекинута матерчатая коричневая сумка, которую он вручил мне. Закрыв глаза, я оценила ее на вес и ощупала. То, что находилось внутри, было размером с курицу, но слишком тяжелое для птицы. Я подняла сумку и посмотрела на круглую выпуклость снизу. Из нее торчали маленькие острые шипы, возможно, локти или коленки.

– Умвундла! – крикнула я, запрыгав, как маленький ребенок. Так назывался дикий кролик. Нельсон умел готовить жаркое из кролика с бобами мангванси и манго так, что даже Рахиль не могла устоять, такое оно было вкусное.

Я угадала. Анатоль улыбнулся своей волнующей белозубой улыбкой. Я даже не помнила теперь, каким он показался нам при первой встрече, когда мы были потрясены его ровными шрамами на лице. Теперь Анатоль представлялся мне просто мужчиной с широкими плечами, узкими бедрами, всегда в белой рубашке и черных брюках, с приветливой улыбкой и легкой походкой. Мужчиной, который был к нам добр. В его лице, помимо шрамов, были и другие примечательные черты: миндалевидные глаза и изящно очерченный подбородок. Я даже не отдавала себе отчета в том, как он мне нравился.

– Вы сами его убили?

Он поднял руки:

– Я был бы рад ответить «да», чтобы ты считала, будто ваш друг Анатоль опытный охотник, но – увы. Новый ученик принес его сегодня утром в оплату за учебу.

Я заглянула в сумку. Кролик лежал там, со своей маленькой меховой головкой, неестественно откинутой назад на сломанной шейке. Он не был убит – попался в капкан. Я прижала сумку к груди и покосилась на Анатоля.

– Вы действительно забрали бы его, если бы я не угадала?

Он улыбнулся:

– Я дал бы тебе столько шансов, сколько нужно, чтобы угадать.

– А к своим ученикам вы так же снисходительны, когда спрашиваете их на математике или французском?