Библия ядоносного дерева

– Они знают. Однако Лумумба не горит желанием отдавать им конголезские недра. Он предан своему народу, верит в единое Конго для конголезцев и понимает, что каждый катангский алмаз – это зарплата учителю в Леопольдвиле или еда для детей в деревнях на севере страны.

Я испытывала одновременно и недоумение и смущение.

– А почему бизнесмены вывозят из Конго его алмазы? И вообще, что там делают американцы? Я думала, Конго принадлежит Бельгии. То есть раньше принадлежало.

Анатоль нахмурился:

– Конго принадлежит и всегда принадлежало конголезцам.

– Да, конечно, но…

– Открой глаза, Беене, посмотри на своих соседей! Разве они когда-нибудь принадлежали Бельгии? – Он указал через наш двор и деревья за ним, на дом мамы Мванзы.

Ляпнув глупость, я чувствовала себя неловко. Посмотрела туда, куда указывал Анатоль: на маму Мванзу с ее искалеченными ногами и благородной маленькой головой, обернутой ярко-желтым ситцем. Она сидела на плотно утрамбованной земле, словно росла из нее, перед костром, лизавшим ее помятую жестянку. Откинувшись назад и глядя в небо, мама Мванза прокричала какое-то приказание, и хор вялых мальчишеских голосов ответил ей из глиняной хижины, крытой соломой. У открытого дверного проема две старшие дочери толкли маниок в высокой деревянной ступе. Когда одна из них поднимала толкушку, другая свою опускала – вверх-вниз, идеально ровный ритм, как у поршневого насоса. Я внимательно наблюдала за ними, привлеченная этим танцем прямых спин и мускулистых черных рук. И завидовала сестрам, работавшим безупречно слаженно. Мы с Адой могли бы тоже так, если бы не были пойманы в ловушку вины и незаслуженного преимущества. А теперь наша семья была не в ладах друг с другом: мама против папы, Рахиль против них обоих, Ада против всего мира, Руфь-Майя беспомощно тянется к любому, кто проходит рядом, и я, изо всех сил старающаяся остаться на стороне отца. Мы затянуты в такие тугие клубки взаимных обид, что едва ли сами можем осознать их.

– У нее двое детей умерли во время эпидемии, – сказала я.

– Да.

Разумеется, Анатоль знал. Деревня маленькая, и каждого ребенка в ней он знал по имени.

– Ужасно жаль, – произнесла я, слова и близко не соответствовали горю мамы Мванзы.

Анатоль кивнул.

– Дети не должны умирать.

– Не должны. Но если бы они никогда не умирали, они не были бы нам так дороги.

– Анатоль! Вы бы так не говорили, если бы умер ваш собственный ребенок.

– Разумеется, нет. Тем не менее это правда. Так же, если бы все доживали до глубокой старости, стариков не ценили бы столь высоко.

– Однако все хотят жить долго. Это справедливо.

– Справедливо хотеть, но не получить. Представь, что было бы, если бы все наши прапрапрадедушки-бабушки все еще были живы. Деревня кишела бы сердитыми стариками, спорящими, чьи сыновья самые неблагодарные, чьи кости болят сильнее, и съедающими еду раньше, чем дети успевали бы добраться до стола.

– Похоже на церковное собрание, там, дома, в Джорджии.

Анатоль рассмеялся.

Мама Мванза снова что-то крикнула, хлопнула в ладоши, и из дома нехотя появился один из ее сыновей, волоча плоские розовые ступни. Я улыбнулась, подумав: дети и старики ведут себя примерно одинаково везде. Теперь я позволила себе свободно выдохнуть, уже не чувствуя себя, как один из учеников Анатоля, получивший нагоняй.

– Видишь, Беене? Это Конго. Конго – не бездушные минералы и сверкающие скалы, то, чем торгуют за нашими спинами. Конго – это мы.

– Да.

– И кто, по-твоему, им владеет?

Я не решилась высказать предположение.

– Прискорбно говорить об этом, но те люди, которые сейчас договариваются в Катанге, привыкли получать то, что пожелают.

Я медленно провела ребром расчески по голове Руфи-Майи, делая аккуратный пробор. Папа сказал, что после провозглашения независимости трущобы на окраинах Леопольдвиля приведут в порядок за счет американской помощи. Наверное, глупо было с моей стороны поверить в это? В Джорджии, на окраине Атланты есть такие же лачуги, белые и черные живут там раздельно, и это прямо в середине Америки.

– А вы можете сделать здесь то же самое, что они сделали там? Провозгласить свое государство? – спросила я.

– Премьер-министр Лумумба говорит – нет, ни в коем случае. Он обратился в Организацию Объединенных Наций с просьбой ввести войска, чтобы восстановить единство страны.

– Значит, начнется война?

– А она уже идет. За Моизом Чомбе стоят бельгийцы и солдаты-наемники. Вряд ли они уступят без борьбы. И Катанга – не единственное место, где они мутят воду. Войны идут в Матади, Тисвиле, Боэнде, Леопольдвиле. Люди очень сердиты на европейцев. Те не щадят даже женщин и детей.

– За что они так злятся на белых людей?

Анатоль вздохнул:

– Это большие города. А там, где удав и курица сплетаются в один клубок, добра не жди. Люди насмотрелись на европейцев и их деяния. Они воображали, будто после наступления независимости все будет по-иному, по-честному.

– Разве они не могут немного подождать?

– А ты бы могла? Если бы у тебя был пустой желудок, а ты видела бы полные корзины хлеба за стеклом витрины, стала бы ждать, Беене? Или бросила бы камень?