Библиотечный шпион

Шаги приближались, и Ава слегка наклонила голову и прикрыла глаза, чувствуя, как сердце колотится в грудной клетке. Нет, ее первый поцелуй не будет прикрытием от погони в чужой стране, с коллегой по работе, нет – ее покорила эта звездная ночь в самом романтическом городе мира и стихи из уст поклонника. И она с радостью наградит его.

Теплые губы Джеймса едва коснулись ее губ, всего лишь в намеке на поцелуй. Шаги остановились прямо перед ними, мужской голос проворчал что-то насчет глупых юнцов, и шаги начали удаляться, и тогда губы Джеймса еще раз прижались к губам Авы, и она ощутила вкус вишневого ликера – и восторг.

Только когда тишина снова окутала их, словно одеялом, Джеймс отстранился с кривой улыбкой.

– Смею заявить, что вы спасли нас.

– Это Байрон? – попыталась Ава угадать автора стихов, которые Джеймс произнес с таким чувством.

– Перси Биши Шелли, – мягко ответил он. – Из «Философии любви». Впрочем, если вы неравнодушны к Байрону, у меня есть к вам предложение.

Аве следовало бы отказаться, но Джеймс заинтриговал ее.

– Пожалуй, с удовольствием соглашусь.

Улыбка Джеймса стала еще шире.

– Удовольствие будет обоюдным.

Он предложил ей руку, и на этот раз Ава приняла ее и позволила вывести себя из Алфамы и прочь (как она надеялась) от бдительного ока ПНЗГ.

Хотя с чего бы полиция, которая оставила ее в покое через неделю после ее приезда в Лиссабон, вдруг снова проявила бдительность, стало для Авы загадкой. Но она не могла отделаться от подозрения, что в произошедшем замешан Лукас.

Глава двенадцатая Элейн

Управлять ручным печатным станком оказалось не в пример сложнее, чем просто крутить ручку и качать ножной привод «Минервы». Следовало аккуратно сбрызнуть плоский тарельчатый питатель; затем положить и откалибровать лист бумаги четко под печатной формой; сделав оттиск, направить его на транспортную ленту, заменив чистым листом. Для исполнения этого сложного танца требовались внимание и сосредоточенность.

Поначалу движения у Элейн выходили медленными и неуклюжими, лист ложился слегка наискось, оттиск получался то слишком жирный, с кляксами, то едва различимый. Но она упрямо пыталась снова и снова, и через несколько месяцев ее тело выработало нужный ритм, руки и ноги двигались отработанно, словно в вальсе, без участия головы.

После того как она освоилась с ручным станком, Марсель начал учить ее обращаться с автоматическим, чтобы подменять его на время отлучек. Но огромная махина излучала, на взгляд Элейн, холодную отстраненность, по сравнению с которой ловкая и компактная «Минерва» казалась старинным другом.

Не раз случалось так, что день перетекал в ночь, наступал комендантский час, и возвращаться в дом Манон было нельзя. Но, пусть и уставшая от тяжелой работы (которая ей временами даже снилась), Элейн не жаловалась, наоборот – она с радостью встречала новый день и возможность умножить силу печатных слов, возможность быть частью большого общего дела. Ее не заботило, что спать приходилось в маленькой импровизированной спальне, устроенной в конторском помещении. Единственное, что ей досаждало – это тишина, которая наступала после того, как все машины останавливались, когда каждый скрип и шорох вызывал в воображении пугающие картины.

Но однажды поздним вечером случилось так, что Элейн вздохнула с облегчением, когда грохот и жужжание металлической громадины стихли до невнятного гула, сигнализируя окончание работы, и тишина накрыла склад, как свежевыпавший снег. Голова Элейн с самого утра пульсировала от боли, и, несмотря на то, что обычно все звуки отодвигались на задний план, сегодня каждый шлепок печатной платы словно бил прямо в череп Элейн.

Она выключила станок и собрала газеты, внимательно следя, чтобы не прижать их к груди и не запачкать светло-розовую блузку, потому что достать мыло, чтобы отстирать следы, было невозможно. А ведь когда-то возможность купить мыло воспринималась как само собой разумеющееся, и кто тогда ценил по достоинству подобную мелочь?

Положив газеты на стол, Элейн ощутила, какой давящей стала тишина, словно длившаяся от начала времен. Она прокашлялась, пытаясь разбавить это безмолвие, но эхо, заметавшееся в гулком помещении, сделалось только хуже. Элейн показалось, что она сейчас растворится в этой пустоте, и, вздрогнув, она направилась к выходу, выключила свет и пошла дальше, на кухню. Чашка горячей смеси цикория и ячменя всегда успокаивала ее на сон грядущий.

Эхо глухого удара разнеслось по коридору. Элейн замерла.

«Наверное, просто здание расправляет старые кости, – сказала она сама себе, – не о чем волноваться».

Тряхнув головой, чтобы отогнать глупую паранойю, Элейн добрела до тесной кухоньки, чтобы вскипятить чайник. В конце коридора что-то хлопнуло, перекрыв шум воды, бегущей из крана.

Элейн крепко зажмурилась и выдохнула сквозь зубы, удерживая разыгравшееся воображение. Но тут вдалеке кто-то чихнул. Мурашки побежали у нее по рукам, вздыбливая мелкие волоски – нет, никакое здание, оседая, не способно чихнуть как человек.