БИЧ-Рыба (сборник)

Оттого и спешил Зайчук. Еще бы – под могучее «ура» да с собственным портретом среди знамен – такой кайф стаканом не уравняешь: здесь на целый литр тянет, если не больше, и не водки, а самого дорогого коньяка.

Зайчук впереди, мы чуть отстаем, но тоже целенаправленно. А навстречу – люди с бутылочным пивом. Юрка сразу бросает разговоры и прибавляет скорость. Магазин через три дома. Подходим. Очередь очередную загадку загадывает: встанем за пивом – опоздаем на съемки, пойдем фотаться – пиво разберут…

Помялись.

Поломались.

Встали.

Зайчук поначалу мимо пролетел, потом вернулся и на повышенных тонах: «Да вы что, оборзели, нас же с работы специально отпустили, там художник ждет, аппаратура простаивает…» – и так далее. На сознательность давит. А может, и еще на какие тайные клавиши?

Юрка тоже подзуживает: «Торопитесь, да не очень, смотрите, как бы фотогеничность в спешке не растерять».

Хорошо ему скалиться, а нам каково? Стоим как оплеванные. Друг на друга смотрим, а в себя заглянуть… не то чтобы боязно, но и так далее, и тому подобное… Психологические нюансы и моральные шатания – так вроде это дело называется. В самом щекотливом положении, конечно, бугор: какой ни есть, а все ж начальник. Пот с лысины промокнул и принял сторону Зайчука. А мы и рады. Ладно, мол, уговорил, добежим, чикнемся быстренько и назад, если поторопимся, то и к пиву успеем.

Прибегаем… и мордой в запертую дверь. А до закрытия, между прочим, целый час. Тот еще порядочек. Закурили, Зайчук – глазом к замочной скважине. И показалось ему, что в коридоре свет включен. Он пяткой в дверь, ждет. Чтобы время даром не терять, расческу достал, пробор над медальным профилем в порядок приводит. Потом ухом к двери, потом снова глазом к скважине. Еще пару раз пяткой врезал. Никто не открыл. Тогда он к окошку. Там шторы. Можно бы в щель между ними заглянуть, да не достанешь, высоко. Попрыгал как мячик – бесполезно. Мы ему – ладно, мол, черт с ними. А Зайчук ни в какую.

– Там они прячутся. Время еще не вышло. Сейчас откроют.

Возле входа скамейка деревянная стояла. Подтащил ее к окну, забрался на спинку и пытается в щель между шторами что-то рассмотреть. Нам рукой сигналит, чтобы не галдели. Померещилось ему, будто тень промелькнула. Прячутся, мол. И тогда он с размаху – по раме кулаком.

А нам уже неудобно. Прохожие смотрят. Не дай бог, кому-то из них перед демонстрацией всучат портрет ударника, а он взглянет на физиономию, вспомнит, где нас видел, и поймет, почему с таким остервенением штурмовали ателье, оценит причину энтузиазма.

Бугор наш выматерился – и в магазин, к Юрке Воропаеву.

Еле успели.

А потом, уже под пиво, вдоволь навспоминались, как Зайчук в дверь колотился и скамейку подставлял. Хохот через край сыпался. Юрка – заноза, конечно, не утерпел, съехидничал: сами, мол, тоже губы раскатали, герои задрипанные, тоже славушки захотелось. Есть маленько, чего уж там, попутал бес, но в окошко все-таки не лезли. Для себя всегда оправдания найдутся…

А Зайчук на другой день принес-таки свое изображение. Какой-то частник увеличил старую фотку. И такой портретец получился – пробор по линеечке, шнобель с горбинкой, волевой подбородок приподнят – куда там Василию Лановому, слабо. Принес завернутый в газетку, положил мастеру на стол и – под козырек:

– Ваше приказание выполнил!

Мастер про остальные портреты спросил. А Зайчук – притащат, мол, люди взрослые, своего шанса не упустят. Уверен был, даже подгонять нас не стал.

Никто, конечно, не подсуетился, постеснялись. А нести на демонстрации портрет единственного ударника – это все равно что уху варить из единственного ерша: такого ерша выкидывают, а вместо ухи достают консервы. И начальство наше решило обойтись лозунгами и космонавтами. У начальства перед демонстрацией забот полон рот, а Воропаю делать нечего. Нашел в профкоме клею и поверх Андрияна Николаева-Терешкова налепил нашего Славку Зайчука. Отдал его какой-то женщине, и поплыл «герой труда» над праздничной колонной.

А дальше началось второе отделение концерта. Зайчуку подсказали. Он оглянулся… и до конца демонстрации шествовал боком. И через каждые пять шагов орал свое любимое «ура!». Орет и не замечает, какой хохот вокруг него. Не принимает на свой счет. Сам же признавался, что хмелеет на демонстрациях. А хмельному человеку и другие пьяными кажутся. Пьяная толпа, пьяный смех… до этого ли, когда твой портрет среди праздничных знамен.

Так и не понял. А когда рассказали – не поверил.

Японский кафель