Билет на вчерашний трамвай

И тут же спохватилась: не все ли мне равно? Пусть пьёт. Я его второй раз в жизни вижу. Почему не подошла, например, к Сашке или к Войновскому? Почему именно к Генри? Не знаю.

— Это последняя. Я больше не буду.

Странно. Почему он не сказал: «Отвали, ты мне кто такая?» Я бы так и ответила. На его месте.

Я сделала шаг назад и снова села на стул. Повернув голову влево, наткнулась взглядом на Сашку.

— Что? — спрашиваю с вызовом.

— Ничего. Понравился? Я фыркнула:

— Не-а. Просто не могу смотреть, как такой мальчишка пьёт. Сама же мать. Сколько ему вообще?

Сашка задумался.

— Щас скажу. Так, он младше меня на два… Нет, на три… Или на два… В общем, ему щас двадцать три.

Двадцать три. Ребёнок ещё совсем. Зачем я сюда приехала? Только настроение себе испортила.

Снова наклонилась к Сашке, спрашиваю шёпотом:

— Слушай, а Генри — это имя у него такое? Тот улыбнулся во весь рот.

— А ещё врёт, что не понравился… Нет, это погоняло. А зовут его Димоном.

— Иди в пень… А почему тогда Генри?

— Да вроде бы дед у него то ли генералом, то ли маршалом каким-то был, не помню. В общем, сначала его все называли Генералом, а потом как-то сократилось до Генри.

— Генерал, говоришь… Заметно.

— Что заметно?

— Да ничего. Ты о генетике что знаешь?

— Слушай, Ксюх, ты сюда зачем пришла?

— Веришь, сама не знаю.

— Лучше б не приходила.

Я поднялась со стула, отряхнула пальто и громко сказала:

— Ладно, я пойду. Меня до такси кто-нибудь проводит? И почему-то посмотрела на Генри.

Он еле заметно улыбнулся, подошёл ко мне.

— Пойдём, провожу.

Я покраснела, но кивнула.

— Идём.

Мы вышли на улицу.

— Ксюш… — вдруг подал голос провожатый, — а можно к тебе?

— Нельзя, — отрезала я и возмутилась, — ты что, оборзел? Ты ж вон в сопли уже! На кой ты мне нужен? Я вообще тебя знать не знаю.

Генри опустил голову.

— Обратно я все равно не пойду. А дома скучно.

— Ты один живёшь, что ли?

— Давно уже. Сестра замуж вышла и уехала к мужу. А мать в Теплом Стане живёт, с бабушкой. Хату мне оставила.

Мы дошли до дороги, и я подняла руку, пытаясь поймать такси.

— Дим, давай ты не будешь давить на жалость. У меня жалел-ка давно кончилась. Только для себя, любимой, осталось немножко.

Генри улыбнулся, и я отметила, что у него очень симпатичная улыбка. Какая-то детская, обезоруживающая. Но тут же посмотрела на него другими глазами: пьяный парень, напрашивающийся в гости, мне сейчас совершенно не нужен. И улыбка эта ему не поможет.

— Откуда ты знаешь моё настоящее имя?

Возле меня притормозил автомобиль, и я, приоткрыв дверцу, бросила водителю:

— На Бестужевых, полтинник.

— Садись.

Потом повернулась Генри и улыбнулась в ответ:

— Навожу справки о внуке генерала. Счастливо, Генри.

— Эй, а телефончик? — уже вдогонку раздался вопрос.

— У Лельки возьмёшь. Удачи.

Машина тронулась. Я наклонилась и посмотрела в зеркало дальнего вида: на остановке стоял, глядя мне вслед, генеральский внук Дима-Генри.

Посмотрела и снова широко улыбнулась.

Просто так. Без причины.

Потому что захотелось.

Дед Мороз

— Алло, привет! Ты че такая гундосая?

— Привет. Болею я. Чего хотел?

— Дай посмотреть че-нить стрёмное, а? Какую-нибудь кровавую резню бензопилой, чтоб кишки во все стороны и мёртвые ниггеры повсюду.

— Заходи. Сейчас рожу мою увидишь — у тебя желание стрёмные фильмы смотреть на раз отшибёт.

— Все так сугубо?

— Ещё хуже. Пойдёшь ко мне — захвати священника. Я перед смертью исповедоваться хочу.

— Мне исповедуешься. Все, иду уже.

— Э… Захвати мне по дороге сока яблочного и яду крысиного. И того, и другого — по литру.

— По три. Для верности. Все, отбой.

Я болею раз в год. Точно под Новый год. Все начинается с бронхита, который переходит в пневмонию, и я лежу две недели овощем, мечтая умереть.

Я лежу и представляю, как это будет…

Вот, я лежу в кровати, уже неделю… Моя кожа на лице стала прозрачной, глаза такие голубые-голубые… Волосы длинные, волнами, до пола… Вокруг меня собралась куча родственников и всяких приживалок, и все шепчутся: «Ой, бедненькая… Такая молоденькая ещё… Такая красивая… И умирает… А помочь мы ничем не можем…»

А у изголовья моего склонился седовласый доктор Борменталь. Он тремя пальцами держит моё хрупкое запястье, считает пульс и тревожно хмурит брови. А я тихо так ему шепчу: «Идите домой, доктор… Я знаю, я скоро умру… Идите, отдохните. Вы сделали все, что могли…» — и благодарно прикрываю веки.

Доктор выходит из комнаты, не оглядываясь, а его место занимает Лелька. Она вытирает себе сопли моими длинными волосами и рыдает в голос. Потому что я такая молодая — и вдруг умираю…

А однажды я вдруг приподнимусь на локте, и лицо моё будет покрыто нежным румянцем, и я пылко воскликну: «Прощайте, мои любимые! Я ухожу от вас в лучший из миров! Не плачьте обо мне. Лучше продайте мою квартиру и пробухайте все бабки! Потому что я вас очень люблю!»

И откинусь на высокие подушки бездыханной.

И сразу все начнут рыдать, и платками зеркала занавешивать, и на стол поставят мою фотографию, на которой я улыбаюсь в объектив… Нет. Это дурацкая фотка. Лучше ту, где я в голубой кофточке смотрю вдаль… Да. Точно. Я там хорошо вышла.