И тут же спохватилась: не все ли мне равно? Пусть пьёт. Я его второй раз в жизни вижу. Почему не подошла, например, к Сашке или к Войновскому? Почему именно к Генри? Не знаю.
— Это последняя. Я больше не буду.
Странно. Почему он не сказал: «Отвали, ты мне кто такая?» Я бы так и ответила. На его месте.
Я сделала шаг назад и снова села на стул. Повернув голову влево, наткнулась взглядом на Сашку.
— Что? — спрашиваю с вызовом.
— Ничего. Понравился? Я фыркнула:
— Не-а. Просто не могу смотреть, как такой мальчишка пьёт. Сама же мать. Сколько ему вообще?
Сашка задумался.
— Щас скажу. Так, он младше меня на два… Нет, на три… Или на два… В общем, ему щас двадцать три.
Двадцать три. Ребёнок ещё совсем. Зачем я сюда приехала? Только настроение себе испортила.
Снова наклонилась к Сашке, спрашиваю шёпотом:
— Слушай, а Генри — это имя у него такое? Тот улыбнулся во весь рот.
— А ещё врёт, что не понравился… Нет, это погоняло. А зовут его Димоном.
— Иди в пень… А почему тогда Генри?
— Да вроде бы дед у него то ли генералом, то ли маршалом каким-то был, не помню. В общем, сначала его все называли Генералом, а потом как-то сократилось до Генри.
— Генерал, говоришь… Заметно.
— Что заметно?
— Да ничего. Ты о генетике что знаешь?
— Слушай, Ксюх, ты сюда зачем пришла?
— Веришь, сама не знаю.
— Лучше б не приходила.
Я поднялась со стула, отряхнула пальто и громко сказала:
— Ладно, я пойду. Меня до такси кто-нибудь проводит? И почему-то посмотрела на Генри.
Он еле заметно улыбнулся, подошёл ко мне.
— Пойдём, провожу.
Я покраснела, но кивнула.
— Идём.
Мы вышли на улицу.
— Ксюш… — вдруг подал голос провожатый, — а можно к тебе?
— Нельзя, — отрезала я и возмутилась, — ты что, оборзел? Ты ж вон в сопли уже! На кой ты мне нужен? Я вообще тебя знать не знаю.
Генри опустил голову.
— Обратно я все равно не пойду. А дома скучно.
— Ты один живёшь, что ли?
— Давно уже. Сестра замуж вышла и уехала к мужу. А мать в Теплом Стане живёт, с бабушкой. Хату мне оставила.
Мы дошли до дороги, и я подняла руку, пытаясь поймать такси.
— Дим, давай ты не будешь давить на жалость. У меня жалел-ка давно кончилась. Только для себя, любимой, осталось немножко.
Генри улыбнулся, и я отметила, что у него очень симпатичная улыбка. Какая-то детская, обезоруживающая. Но тут же посмотрела на него другими глазами: пьяный парень, напрашивающийся в гости, мне сейчас совершенно не нужен. И улыбка эта ему не поможет.
— Откуда ты знаешь моё настоящее имя?
Возле меня притормозил автомобиль, и я, приоткрыв дверцу, бросила водителю:
— На Бестужевых, полтинник.
— Садись.
Потом повернулась Генри и улыбнулась в ответ:
— Навожу справки о внуке генерала. Счастливо, Генри.
— Эй, а телефончик? — уже вдогонку раздался вопрос.
— У Лельки возьмёшь. Удачи.
Машина тронулась. Я наклонилась и посмотрела в зеркало дальнего вида: на остановке стоял, глядя мне вслед, генеральский внук Дима-Генри.
Посмотрела и снова широко улыбнулась.
Просто так. Без причины.
Потому что захотелось.
— Алло, привет! Ты че такая гундосая?
— Привет. Болею я. Чего хотел?
— Дай посмотреть че-нить стрёмное, а? Какую-нибудь кровавую резню бензопилой, чтоб кишки во все стороны и мёртвые ниггеры повсюду.
— Заходи. Сейчас рожу мою увидишь — у тебя желание стрёмные фильмы смотреть на раз отшибёт.
— Все так сугубо?
— Ещё хуже. Пойдёшь ко мне — захвати священника. Я перед смертью исповедоваться хочу.
— Мне исповедуешься. Все, иду уже.
— Э… Захвати мне по дороге сока яблочного и яду крысиного. И того, и другого — по литру.
— По три. Для верности. Все, отбой.
Я болею раз в год. Точно под Новый год. Все начинается с бронхита, который переходит в пневмонию, и я лежу две недели овощем, мечтая умереть.
Я лежу и представляю, как это будет…
Вот, я лежу в кровати, уже неделю… Моя кожа на лице стала прозрачной, глаза такие голубые-голубые… Волосы длинные, волнами, до пола… Вокруг меня собралась куча родственников и всяких приживалок, и все шепчутся: «Ой, бедненькая… Такая молоденькая ещё… Такая красивая… И умирает… А помочь мы ничем не можем…»
А у изголовья моего склонился седовласый доктор Борменталь. Он тремя пальцами держит моё хрупкое запястье, считает пульс и тревожно хмурит брови. А я тихо так ему шепчу: «Идите домой, доктор… Я знаю, я скоро умру… Идите, отдохните. Вы сделали все, что могли…» — и благодарно прикрываю веки.
Доктор выходит из комнаты, не оглядываясь, а его место занимает Лелька. Она вытирает себе сопли моими длинными волосами и рыдает в голос. Потому что я такая молодая — и вдруг умираю…
А однажды я вдруг приподнимусь на локте, и лицо моё будет покрыто нежным румянцем, и я пылко воскликну: «Прощайте, мои любимые! Я ухожу от вас в лучший из миров! Не плачьте обо мне. Лучше продайте мою квартиру и пробухайте все бабки! Потому что я вас очень люблю!»
И откинусь на высокие подушки бездыханной.
И сразу все начнут рыдать, и платками зеркала занавешивать, и на стол поставят мою фотографию, на которой я улыбаюсь в объектив… Нет. Это дурацкая фотка. Лучше ту, где я в голубой кофточке смотрю вдаль… Да. Точно. Я там хорошо вышла.