Билет на вчерашний трамвай

— Да пошла ты…

Потом сел в машину и уехал. А я осталась стоять на улице.

Ну, почему у меня в жизни все вечно через…

Почему я постоянно влипаю в какое-то дерьмо и долго, болезненно из него вылезаю?

Почему меня даже замуж зовут, стоя передо мной на коленях на заплёванной больничной лестнице?

Замуж.

Я с улыбкой посмотрела на небо.

Сверху лил дождь, и было совершенно непонятно, что за капли стекают у меня по лицу…

…Такое яркое все вокруг… И тихо очень… И тишина эта — звенит… И — голос в тишине:

— Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!

Поднимаю лицо кверху и смотрю на потолок. Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок. У меня глаза вдруг стали большие и мокрые. И слезы надо срочно вкатить обратно.

Не вкатываются.

И щеки тоже мокрые стали.

И губы солёные. Димкины.

— Вербицкая, — шепчет мне на ухо, — я тебя люблю… А я смотрю на него, и все такое солёное вокруг…

И красивое.

— Ну что, жаба моя, теперь моя очередь мужиков в яйца тыкать! — пыталась перекричать грохот музыки Лелька. — Только где они все, а?

— Скворцова… — вкрадчиво шепнула я Лельке в ухо, — ты сюда со своим самоваром пришла. Какие тебе ещё яйца?

Лелька оглядела стол мутным взглядом и сфокусировала его на Тимуре, своём новом бойфренде, который, собственно, и ускорил её развод с Бумбастиком.

— Ты про Тимку, что ли? — икнула она. — Да он сам уже в сра-котень, через губу перешагнуть не может. Какой с него прок?

Я отпила шампанского и подставила щёку под очередной поцелуй кого-то из гостей.

— Какой прок? А я откуда знаю? У меня только одна к тебе просьба: не пей до стадии «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой».

Лелька захохотала.

— Завидуешь, жаба? Да у меня растяжка — Кабаева обрыда-ется от зависти!

— Верю. Верю, Лель. Ты только никому её сегодня не показывай, ладно? Дай мне хоть одну свою свадьбу без драк отгулять.

Лелька сморщила нос.

— При чем тут драка?

— А при том. Щас ты начнёшь на шпагат садиться, ноги задирать, а Тимку твоего уже самого жрать можно, вместо закуски.

— Это почему?

— А потому что он готов! Громко ржём. Потом я продолжаю:

— Ну вот, Тимка — в сопли, а ты спровоцируешь кого-нибудь из гостей. Он тебя по ошибке схватит за ногу, промахнувшись мимо сисек, а Тимка твой непременно полезет биться. У него ж папа грузин. Значит, парень горячий.

Лелька поднимает голову и громко орёт:

— Эй, мне кто-нибудь нальёт? Дима… Лёшка… Денис… Я не забыла, как вас зовут, черт подери! О, молодчина! Давай-ка эту вкусную бутылочку сюда! Ай, красавец! И что это мы так зло на меня смотрим? Да-да, это я тебе, грузинский принц. Я пропиваю свою подругу! Не надо меня останавливать, не надо меня тормозить… Я, может, щас напьюсь и плакать начну. Между прочим, это я Ксюху с Димкой познакомила!

Я украдкой смотрю на Генри. Он улыбается.

«Я тебя люблю» — читаю по его губам.

— Я тебя тоже, — отвечаю шёпотом.

— Горько! — орёт Лелька, и пятнадцать гостей подхватывают: — Горько! Горько!

— У меня уже губы болят, — тихо шепчу Димке на ухо.

— И у меня. Потерпи, родная.

— Обещай, что до завтрашнего дня меня больше не поцелуешь… — трусь носом о его нос.

— Этого не обещаю. Но губы твои оставлю в покое.

«Горько! Горько!» — скандируют гости, а я просто стою, прижавшись губами к Димкиному лицу, и чувствую себя абсолютно счастливой.

Абсолютно.

А ещё я думаю о том, что скоро все это веселье, наконец, закончится и мы вернёмся к нам домой.

Туда, где на телевизоре живёт Дед Мороз. Который умеет петь и топает ножкой… И который нас ждёт.

Темнее всего перед рассветом

Вступая в новую жизнь, под новой фамилией, я надеялась обмануть судьбу, шлангом прикинуться… Думала, что навсегда избавилась от привычки вляпываться в идиотские ситуации.

И, как обычно, круто обломалась.

Судьба даже не обратила внимания на то, что козел отпущения, Ксения Фролова, поменяла фамилию и причёску. От судьбы, как говорится, не уйдёшь.

— Дюшка! — Я рассерженно швырнула в раковину грязную вилку, и сын, вздрогнув, втянул голову в плечи. — Ты же знаешь, как меня раздражает вот это твоё копание в тарелке! Почему салат не ешь?

— Там помидоры… — тихо ответил Андрюша, не глядя на меня. — Я их не ем…

— Хорошо. Не ешь. Давай, я их вытащу из салата. Остальное ты любишь?

— Майонез не люблю… — ещё тише ответил сын и снова уронил на пол вилку. — И огурцы там какие-то не такие…

Я швырнула очередную вилку в раковину и завопила:

— Генри!

Димка вошёл на кухню с газетой в одной руке и пультом от телевизора — в другой.

— Чего орём? — поинтересовался он и заглянул в раковину: — Состязание по метанию вилок в разгаре? Я — судья, что ли?

— Ты мой муж, — отчеканила я и ткнула в Дюшку пальцем: — Так что помогай. Как мне объяснить этому человеку, что надо есть то, что дают, и что огурцы в салате очень даже такие?

— Какие? — Генри явно надо мной потешался.

— Зелёные, блин! Свежие! С рынка! Не беси ты меня, ради бога. И так нервы ни в борщ, ни в Красную Армию.

Дима отложил газету, вручил мне пульт, пододвинул к столу ещё один стул и сел рядом с Дюшей. Сын виновато посмотрел на него и опять склонился над тарелкой.