Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим

Молодые чиновники рассмеялись.

– Он на место Штейна секретарем поступит, господа, – отозвался мой второй патрон.

– Понесемте же его, братцы, к нам в отделение! – загорланили все гуртом, и словоохотливая группа, схватив меня с коленей у сторожа, отправилась со мной в ближнюю комнату.

– Господа! Новый секретарь у нас! – гаркнули входящие.

– Посадим же его на секретарское кресло! – крикнул кто-то.

– Всенепременно!.. – пробасил совершенно уже густо чиновник, потеленней других.

Меня посадили на стул, на конце стола.

– Ну, сидите же, Василий Иванович, – произнес горбатый.

– Вот если б секретарь вошел в это время!.. – пугнул писклявым голоском один писец.

Двое или трое при этом взглянули на дверь, ведшую в отделение.

– Так что ж такое?.. – ревнул толстоголовый чиновник. – Велика вага, если бы и пришел.

– Козухин!.. – предложил горбач, повернувшись к губастому рябому Лаблашу. – Тебе представляться прежде: ты старшой.

Козухин приблизился ко мне и самым густым басом сказал:

– Честь имею представиться, коллежский регистратор, почтовой станции диктатор, чуть-чуть не губернатор…

– Чиновник важнейший, но пьяница страшнейший… – прибавил горбоносец.

Вся толпа расхохоталась.

– А вот наш помощник, – с улыбкой откашлявшись, поправился бас, – такой же, как ваш предместник, в разных похождениях ему ровесник и такой же, как он, полуношник…

Но… представьте, читатели, замешательство всех. В эту самую минуту в отделение к моим канцелярским актерам вошел подлинный секретарь, низенький старичок, с бородавкой на щеке, красными веками и мешотчатыми под ними отеками. Желтое лицо его было бледно, веки часто мигали, а сморщенные и выпяченные губы шевелились и шептали что-то… Он был так страшен, как мертвец, неожиданно явившийся с того света. Посторонние чиновники поспешили уйти в другое отделение, и на ходу, каждый про себя, строили преуморительные рожи, взявши себя, чтоб не фыркнуть от смеху, кто за нос, а кто за подбородок; подчиненные же секретаря тотчас направились к своим местам и долго потом не поднимали своих канцелярских органов зрения. Горбатый выдвинул ящик из стола, сжал тонкие свои губы и начал в нем без цели рыться в бумагах; а потом, нагнувшись и доставая что-то с полу, задел локтем за целое дело и с шумом свалил его под стол; губастый же Лаблаш, искоса посмотрев при этом на круто выставленный горб и красное лицо нагнувшегося товарища, не нашел ничего приличнее, как откашлянуться в руку и произнести густейшее: «Гм, гее…»

Лихая беда ждала меня! Старичок молча подошел к моей особе, взял очень неделикатно дрожащею рукою меня за шиворот; потом растворил форточку и выбросил меня, бедного, из третьего этажа, как выкидывает ревнивый и здоровенный тиран-муж жиденького любовника своей прихотливой супруги.

Ну, хорошо, что тогда два сторожа, как раз под этим окном, выколачивали ковер, держа его за концы, и я, благодаря судьбе, упал на середину этой штуки, явясь к ним совершенно как deus ex machina; ну, хорошо, говорю, что так, а если б не это, то мне пришлось бы повторить воздушное путешествие мадам Бланшар!..

Как я потом попал домой, – ничего не знаю. В тот же день сделалась у меня горячка, от испугу ли или от прорезывания зубов, – не помню.

Неопытность молодости

Приступаю к дальнейшему описанию моей жизни.

Раз в нашей сараеобразной квартире собрались гости, молодежь и пожилые, мужчины и женщины. Тут-то я натерпелся всякой чертовщины, на потеху людям, к которым тогда я в первый раз почувствовал презрение.

Помнится, я переходил от одного гостя к другому, потираясь около их ног и желая тем самым показать, что и я не прочь от их беседы, и если б умел говорить по-ихнему, то сумел бы повести речь не хуже.

– Васенька, – сказал мне тут один сторож, еще не перестарок, – подойди, – говорит, – сюда, ко мне.

Я приблизился. Он взял меня на колени и спросил:

– Хочешь нюхать табаку?.. Я… Ну, разумеется… Что ж я понимал тогда в табаке. «Покорно благодарю», – думаю, но не говорю этого…

– Дай, я тебя попотчую, – проговорил он и насыпал мне в ноздри своего проклятого, с золой, березенского зеленчаку.

Тьфу-ты, черт возьми! Я поскорей соскочил от него с коленей и принялся фыркать, чихать и потирать лапой нос у себя.

– Что! Хорошо?! – спрашивал этот урод и расхохотался.

– Дьявол бы тебя побрал! – прошептал я про себя, в десятый раз чихнув…

– Будь здоров! – пожелал мой мучитель. – Приучайся, любезный друг, ко всему, – прибавил он в назидание.

– Надо ему водки поднесть, господа, – произнес другой сторож, тоже немолодой уже.

– Надо, надо… – одобрил курносый и краснолицый курьер, мастер залить за галстук.

Увидев, что он ко мне приближается, я хотел было уже, как говорится, «дать строчка» и спрятаться в родимую нашу подпечку, но он остановил меня и сказал:

– Куды, куды, почтеннейший? Нет, брат, так нельзя! Врешь, не пьешь!.. Выпьешь! – протянул он и, взяв меня с полу, передал второму сторожу.

– Держи его, Болотов, – сказал курносый.