Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим

– За что вы его хотите бить? Может, это был и не он… – послышался чей-то мягкий, добрый женский голос.

– Как не он!.. – каркала страшная старуха. – Лизутка видела… Она не спала…

– Я видела сама, – прошепелявила кривая Лизутка, любимая внучка этой гарпии…

Я ясно услышал, как зашелестел веник. Старая колдунья выдернула из него прут… Мороз пробежал по моей спине… «Боже! Меня хотят пороть!..» – тоскливо подумал я и попробовал было вырваться из рук этой ведьмы.

– Постой, постой… что ты вертишься, еще ничего не видя, – произнесла старая карга.

Снова зашелестел веник… Она выдернула другой прут… У меня в глазах потемнело… Дыхание старухи, когда она нагибалась, долетало до меня и палило мою голову…

Опять зашелестел роковой веник…

– Помилуйте, умилосердитесь!.. – мяукал я. – Меня жажда мучила… Я не виноват… Простите!

Началось истязание. О, если б вы знали, что это за ужасное ощущение!.. Но самое-то истязание ничто еще перед ожиданием первого удара!..

Это невыразимая тоска, предсмертная тоска! Жалеешь, что родился на Божий свет!..

Мстительная фурия продолжала свое наслаждение… Удары сыпались… Я перестал уже кричать… Рассудок почти оставил меня.

– Дайте мне кнут!.. – завопила она, устав и закашлявшись. – Дайте мне кнут!.. Вон там, за комодом… Вон еще ручка торчит… Этим не проймешь его… Ну-ка, любезный друг, – молвила она, принимая поданный ей бич, – посмотрим, какую-то теперь песенку ты запоешь… А-а! Лакомиться… сливочками!..

С этим словом ремень взвился по воздуху и рассек мне кожу на спине.

– Смотри, какой нежный!.. Кровь брызнула!.. – упрекнула старуха и снова взмахнула кнутом…

– Постойте!.. За что так бедного котика больно бить… – сказал кто-то сострадательно и взял меня обеими руками.

– Да, бедного!.. – проговорила фурия. – Он у меня банку сливок слопал, этот бедный!

– Я принес вам деньги за папиросы, – послышался тот же голос… – Вот, возьмите, да дайте мне еще сотню, если есть у вас готовые.

– Ну, счастлив твой бог, – произнесла, относясь ко мне, старуха. – Быть бы тебе без шкуры, если бы не этот барин.

– Вот целковый, – продолжал мой избавитель, – полтинник старых, а на остальные дайте мне еще сотню. Одолжите-ка мне спичку, закурить папироску… Смерть хочется курить. Я пробираюсь прямо из Екатерингофа.

– Сейчас… – сказала мегера, утираясь концом платка, бывшего у ней на шее. – Присядьте, пожалуйста. Много народу там было, в Катерингофе? – спросила она.

– Много всякой дряни…

– Дряни?!. – воскликнула с вопросительной улыбкой дочь курьера.

– Дряни? – спросила с удивлением молодая дева и взглянула ненароком в зеркало. – Вот как вы честите!..

– Да что ж… Кто же там лучше-то бывает?.. – произнес мой патрон с полуангельской улыбкой.

Теперь только разглядел я его. Это был высокий подслеповатый господин с большим носом и скупо улыбающейся бледной физиономией. Подбородок его был снизу одет бородой, соединившейся с густыми отвислыми бакенбардами.

– Я возьму его с собой, вашего котика, – сказал он и, нагнувшись, погладил меня.

– Возьмите, возьмите, – произнесла дева.

Моему спасителю дали огня. Он сел на табурет и закурил папироску, а я ушел под печку. Там лежала на ухватах и кочергах матушка. Когда я вошел, она медленно подняла веки и печально взглянула на меня…

О! Сколько упреку было в этом немом взгляде!

– Ну, маменька, – сказал я. – Я ухожу от вас… Я не могу долее сносить это терзание. Вы слышали?.. И за что, вот вопрос…

– Если вас не драть, – сказала она, – так вы Петербург перевернете.

– Вы рассуждаете как отцы, – перебил я ее обиженно, – а мы будем рассуждать как дети!.. Вы люди старого закала, ржавчина, а мы принадлежим к новому порядку.

– Любопытно будет услышать, что из вас выйдет, с вашими новыми порядками, – молвила она горестно. – Мы хоть что-нибудь да сделали, а вы – еще Бог знает!.. Не всякий солдат дослужится до генерала, а пока он дослужится, так еще далека песня, батюшка… Вот что!.. Совсем свет перевернулся! От зародышей, от пометов наших, да что слышишь!

– Прощайте, я иду, матушка.

– Иди, иди, и нет тебе моего родительского благословения.

– И не очень-то в нем нуждаюсь…

– Я знаю, ты этому не веришь, – вы все богоотступники, рушители закона. Попомни слова твоей глупой матери: погибнешь ты, как червь, со своим большим-то умом! Что-то больно вы все востры не по летам.

– Ну, ладно, прощайте…

– Так его можно мне взять? – спросил мой избавитель.

– Возьмите, возьмите, худая трава из поля вон, – сказали мои хозяева.

Высокий подслеповатый господин поднял меня с полу и спрятал к себе под пальто. Таким образом очутился я на Васильевском острове, в его квартире. Вон куда я попал, господа! Это было в конце мая. Но тут начинается пора моей юности, золотой юности, а детство мое нечем вспомянуть!.. Да и вообще ошибочно хвалят этот возраст: что за счастье, когда поминутно тебя дерут!..

Шведы, поляки, корюшка и природа