Биография между строк

Однако, тише едешь — дальше будешь, разве изучен, понят до конца беспроигрышный закон бытия.… В институте ослабили гайки, расцвели розовые бутоны халатности, и, как результат, сгорел силовой блок установки. Весь день пришлось проковыряться в мастерских. Запустили пушку позже позднего вечера. Ну, а дальше опять наваждение пришло-приехало: в Президиуме Академии Наук посеялся загранпаспорт, а когда нашёлся…

Происшедшее дальше, иначе как особой меткой, «затменьем сердца» или законом компенсации назвать нельзя. Сначала начальник иностранного отдела института попросил прихватить в Берлин «малюсенькую посылочку». Ожидая оргвыводов из-за паспорта, Антон с облегчением ухватился за соломинку.

— Тогда с вами завтра выйдут на связь во второй половине дня.

И уже, в какую ночь-полночь снова телефон! как же человек за рубеж едет, просьбы, прошения, чёрт! В трубке Ира неожиданно услышала голос Кости.

— Мне надо с тобой поговорить, — странновато произнёс он.

— С матерью что-то? — тревожась, спросила она. — Нет? Слава богу, ну, тогда извини.

— Подожди, — перебил Константин, — сначала выслушай меня.

«Наверно, жениться собрался? — подумала Ира. — Сейчас скажет, что жить негде и надо начинать размен квартиры…».

Но он, подобно старой сплетнице, с множеством околичностей стал рассказывать о некой давней знакомой, которая забеременела в сорокалетнем возрасте, ребёнок родился с дефектами психики, и она уже десять лет с ним мучается. На часах и десять, и пятнадцать минут протекли, а Константин бубнил без умолку. И тут неожиданно Антон, молча, оделся и прошёл мимо. Хлопнула входная дверь, у Ирины ёкнуло под сердцем.

— Давай заканчивать разговор, — жёстко предложила она.

— Мне сообщили — ты в положении. Сделай аборт. В твоём возрасте рожать глупо. А вдруг он уедет и там останется?

Ира на секунду опешила и, молча, положила трубку. Между тем, Антон не возвращался. Внезапно дошло: «Обиделся. Господи, как глупо получилось!»

Она приткнулась в кресло и, бросив взгляд на упакованные чемоданы, расплакалась. Профессору удалось показаться только сегодня. Он посоветовал рожать. Перед посадкой в вагон, прощаясь, на удачную дорожку собиралась поведать мужу и вот! Я — растяпа, и он хорош — как мальчишка приревновал…

Бабье лето дышало излётом, прелью листвы; освежающим холодком моросящего дождика. Погруженный в невеселые думы, Антон не заметил, где, почему свернул к Ленинскому проспекту.

«Я вас люблю мои дожди, мои тяжелые, осенние, чуть-чуть легко, чуть-чуть рассеянно»…

Да, двенадцать лет назад будущее выглядывало из времени в облике женственном. Где оно, то незабвенное ощущение, когда словно паришь под небесами? — В образе телефонной будки на углу с Ломоносовским. В этой самой облупившейся будке они с Ирой первый раз поцеловались.

Подняв воротник плаща, он машинально побрёл к институту:

«Позвони я в такой день какой-нибудь фифе по делу, обрежет: Антон, извини, сейчас говорить не могу, муж Вася с делегацией за границу едет, аж на три дня! Тут целых два месяца, за полночь звонит генеральский отпрыск — и его нагловатая болтовня важнее? Забыв обо всём, слушают, не перебивая! Может, вправду Ира вышла за меня от безысходности, …но если бы не она, эта шалава Капа на себе женила, и потом за Можай загнала»…

Мысли стали путаться. Антон почувствовал, как сильно продрог. В переулке замаячило приметное, подсвеченное заведение.

«Помнится, раньше здесь в розлив подавали. Немного в тепле постою». Как назло, на прилавке только «Агдам». И как православные его каждый день употребляют? Но по всему телу уже разлилась приятная теплота.

— На этом пункте остановись, — шепнул внутренний голос. — Домой пора.

— Слышь, мужик — косячок забить не треба? За бутылку организую.

Антон глянул на плюгавого ханыгу столь выразительно, что тот как сквозь землю провалился.

«Сучок драный, за наркомана принял! Повылезали из щелей в угаре перестройки. Неужто, я на него похож? Хотя, …со временем наука превращается в своеобразный наркотик».

Он выглянул в схваченное наспех решёткой, запотевшее окно: сплошная пелена дождя! «Побуду ещё немного к людям поближе. На миру не только смерть красит». Два мужика за столиком в углу громко спорили о Горбачёве.

Представить такое раньше? В детстве: бабка с матерью думают, что сплю, и за загородкой тихонько об исчезнувшем деде шепчутся, а я всё слышу. Не понимал, конечно, многого, но кое-что в память врезалось — потом осознал, когда в первом классе пару месяцев, не больше отучился и к ребятам постарше перевели.

Мать в недоумении:

— В кого он такой? Отца, Илью, за уши тащила, пока бумажки не получил.

— В отца твоего, Антона Петровича. А тот — в своего отца, что университет при царе окончил. Космодомиановские они — из духовного звания. У твоего батюшки феноменальная память со страстью к наукам сочетались. По Сухаревке, бывало, топчемся, хлеба или крупы на безделушки выменять, а он Блока из гимназических времён шпарит наизусть:

«Тихо плакали скрипки в переполненном зале, что-то пели смычки о любви».