«В новое время фигуры демонов постепенно „секуляризируются“ и становятся универсальным атрибутом зла. Помимо церковной иконографии они продолжают жить в карикатуре и в языке плаката, где политических оппонентов или военных противников часто изображают с чертами демонов (рогами, копытами и т. д.) или бок о бок с ними. Чтобы демонизировать врага, необязательно верить в дьявола. Средневековая визуальная демонология превращается в эффективный инструмент сатиры и инвективы. Например, в 1793–1794 годах, когда революционная Франция воевала с Англией, Жан-Луи Давид изобразил английское правительство как коронованного беса, изрыгающего из зада пламя. На гравюре 1793 г. в память о „друге народа“ Марате звероподобные бесы утаскивают с собой его убийцу Шарлотту Корде. Во время Гражданской войны в России на белогвардейских карикатурах один из советских вождей Лев Троцкий предстает в облике огненно-красного сатаны. Цвет советского знамени, цвет крови и цвет адского пламени соединяются в образ, интуитивно понятный зрителю»[112]
.Но в прямом смысле и дьявол, и Иисус Христос, в СССР были уже объявлены мифом. Их имена воспринимались как церковный жаргон, атрибуты капиталистического строя.
Мартин Лютер когда-то поучал: «Дьявол хотя и не доктор и не защищал диссертации, но он весьма учен и имеет большой опыт; он практиковался и упражнялся в своем искусстве и занимается своим ремеслом уже скоро шесть тысяч лет. И против него нет никакой силы, кроме одного Христа». «Дьявол подобен птицелову, который ловит и заманивает птиц; потом он им всем сворачивает шеи и душит их, оставляя из них немногих; но тех, кто поет его песенку, он жалует, сажает их в клетку, чтобы они служили приманкой для поимки других… Поэтому кто хочет противиться Сатане, должен быть хорошо вооружен, имея всегда броней и панцирем слово Божие и молитву»[113]
.Очевидно, что литературным прародителем Воланда был Мефистофель, который явившись в мир в легендах о Фаусте, реализовался окончательно в гетевском эпосе.
С Фаустом связывалась демонологическая легенда, утверждавшая, что этот ученый, мыслитель, натурфилософ с помощью черной магии вошел в контакт с Мефистофелем и отпал от истинной веры, заключив договор с духом зла, обещав ему за это свою душу.
В «Молоте ведьм» обсуждается несколько предполагаемых случаев договора с дьяволом, особенно в отношении женщин. Считалось, что все ведьмы и колдуны заключали такой договор с каким-то демоном, чаще всего с Сатаной, и этот их поступок и был предметом поисков инквизиции.
Фауст же вступал в договорные отношения конкретно с Мефистофелем и так излагал свои мотивы: «После того как я положил себе исследовать первопричины всех вещей, среди способностей, кои были мне даны и милостиво уделены свыше, подобных в моей голове не оказалось, и у людей подобному я не мог научиться, посему предался я духу, посланному мне, именующемуся Мефистофелем… и избрал его, чтобы он меня к такому делу приготовил и научил» (гл. 6). На все, что Фауст ни пожелал бы от него узнать, дух должен отвечать «без утайки» (гл. 3)[114]
.Наиболее правдоподобной версией происхождения имени «Мефистофель» является древнееврейская, от «мефиц» — разрушитель и «тофель» — лжец.
Эта чрезвычайно популярная в Германии история стала материалом для создания «Фауста» Гете.
Предмет вожделений Фауста — тайна мира, натурфилософия и понимание именно науки. Прямой причиной создания гетевского «Фауста» стало осуждение на казнь некой Сусанны Маргареты Брандт. Это была служанка, убившая своего незаконнорожденного ребенка. Причина преступления — боязнь общественного осуждения, которое должно было увенчаться позорным публичным ритуалом. Паника, боязнь остракизма приводят женщину к убийству ребенка. Осужденная, видимо, в душевном волнении перед казнью, признавалась, что по наущению дьявола совершила преступление и действительно стала ведьмой.