Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

По настоянию западных держав, прежде всего, Англии, в текст конвенции были включены постановления, подчеркивавшие стремление этих держав не допускать дальнейших изменений Парижского трактата. Так, например, в 8 статье провозглашалось, что ни одна держава не может изменить постановления трактата или отменить его без предварительного соглашения с другими договаривающимися державами. Еще одно постановление, направленное против России, содержалось во 2 статье: для обеспечения исполнения постановлений Парижского трактата 1856 г. султан получал право открывать проливы в мирное время для военных судов дружественных и союзных держав, что встретило большую критику на страницах «Московских ведомостей»[2261]. Катков хотя и считал, что «нейтрализация Черного моря теперь дело прошлое», обращал, однако, внимание на то, что «Черноморский флот наш не может приобрести серьезного значения, так как ему суждено навсегда остаться взаперти». Он считал, что на таких условиях Черное море «искусственно <станет > для нас тем же, что по природе есть Каспийское».

Как писал Г. В. Чичерин о Горчакове, «сначала он надеялся добиться ее (нейтрализации Черного моря – В. Д.) при помощи Наполеона III, затем – при содействии Бисмарка. Вторая империя предпочитала манить обещаниями; поддержка Пруссии доставила кн. Горчакову желаемое»[2262]. Умело используя международную обстановку, российская дипломатия все же добилась восстановления суверенитета России на Черном море, хотя установленный по Лондонской конвенции режим проливов по-прежнему нарушал интересы России, закрывая русским военным кораблям путь из Черного в Средиземное море. Бисмарк справедливо отмечал в своих мемуарах: «Стомиллионному народу нельзя надолго запретить осуществлять естественные права суверенитета над принадлежащим ему побережьем. Длительный сервитут такого рода <…> являлся для великой державы невыносимым унижением. Для нас же это было средством развивать наши отношения с Россией»[2263].

Что же касается испанской пороховой бочки, приковавшей к себе внимание всей Европы и взорвавшей в итоге отношения между Германией и Францией, то после начавшихся в международных отношениях тектонических сдвигов она приобрела второстепенное значение. 16 ноября 1870 г. кортесы избрали королем принца Амадея Савойского, второго сына итальянского короля Виктора-Эммануила II. Он прибыл в Испанию в январе 1871 г. и присягнул испанской конституции. Правда, успокоения на Пиренеях достичь так и не удалось. В феврале 1873 г. в силу внутренних противоречий в государстве Амадей I отрекся от престола. После кратковременной Испанской республики в 1873 – 1874 гг. престол вернулся к Альфонсо XII из династии Бурбонов, сыну той самой Изабеллы II, отречение которой стало поводом для судьбоносных изменений в Европе.

* * *

Франко-германская война явилась прямым следствием эскалации международной напряженности в Европе в середине XIX в., результатом агрессивной политики Франции и решительной политики облеченной в образ Северогерманского союза Пруссии – во второй половине 1860-х гг. двух основных соперничавших на континенте держав.

Война 1870–1871 гг. не была Франко-прусской, как это многие годы утверждалось в советской, а затем и российской историографии. Общегерманский характер войны, а также участие в боевых действиях не только прусских войск, но и армий других германских государств, поддержка Пруссии широкими массами германского населения даже в тех областях, которые традиционно считались оппозиционными Берлину, позволяет откорректировать ее название в пользу Франко-германской войны. Под стенами осажденного Парижа сражались уже в меньшей степени прусские, баварские, вюртембергские или баденские войска, но в большей – германские. Германия рождалась у стен столицы противника. «У этой твердыни французского мира объединенная Германия разбила своего заклятого врага»[2264], – так красочно характеризовал победу Германии над Францией один из лидеров и ярких представителей германской Консервативной партии Фридрих Вильгельм Герман Вагенер.

Главный локомотив германского единства Железный канцлер Отто фон Бисмарк с середины октября все больше времени уделял обсуждению с «представителями южногерманских государств нового тысячелетнего рейха»[2265]. В разговоре с великим герцогом Баденским Фридрихом I 9 ноября Бисмарк заявил: «Следствием этой войны должно стать <провозглашение> кайзера и рейха, лишь в этом единственный путь благополучного развития германских дел»[2266]. Национальный подъем в Германии заставил даже громивший все 60-е годы XIX века «Вестник Европы» высказаться в пользу политики Бисмарка, в котором «идея германского единства <…> нашла своего исполнителя». Редакция журнала положительно отзывалась об успехе Бисмарка в выстраивании тесных связей между Северогерманским союзом и южногерманскими государствами накануне войны и создании барьера для франко-австрийского влияния в этом регионе[2267].