Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

В этой связи можно поставить под сомнение утверждение В. В. Чубинского о том, что Бисмарк шел «прямым курсом на обострение положения», а французское политическое и военное руководство не хотело войны[2272]. Несколько предвзятым кажется вывод О. Пфланце, согласно которому Бисмарк «вел курс, о котором знал, что столкновение неизбежно, и он проводил этот курс на столкновение, поскольку он хотел либо спровоцировать Францию к войне, либо тяжело унизить ее дипломатически. Историки, которые хотят оправдать его от этих умыслов, хотят заставить нас поверить, что самый умный дипломат новой истории Германии наощупь вступал в войну, которую он, собственно, хотел избежать»[2273].

Безусловно, Бисмарк не вступал «наощупь» в войну с кажущимся грозным противником. Однако попытка создать из фигуры германского канцлера злого гения, поставившего мир во всей Европе и безопасность самой Германии под угрозу для достижения своих целей, кажется несостоятельной.

Бисмарк не исключал вероятность эскалации конфликта в Испании. Но в своих письмах Вильгельму I[2274] и Ройсу[2275] он говорил лишь о возможности столкновения Германии с Францией из-за испанской проблемы. Другие международные конфликты с не меньшей вероятностью рассматривались им как катализатор этого столкновения. Документы, подтверждающие его явную заинтересованность в намеренном нагнетании испанского конфликта для начала войны с Францией, пока не найдены. Конечно, Бисмарк советовал Вильгельму I принять предложение кортесов о занятии испанского престола Леопольдом Гогенцоллерном и писал о том, что это соответствовало стратегическим интересам Германии. Но он не писал, что это нужно сделать как можно быстрее для ускорения начала войны с Наполеоном III, кроме того, в своих депешах и предписаниях канцлер предостерегал прусских дипломатов за рубежом от каких-либо резких выступлений, которые могли усложнить испанский кризис и послужить поводом обвинить Пруссию в разжигании войны. Сам же Пфланце и указывает, что «документы, остававшиеся в тайне до того, как они были обнаружены и опубликованы после Второй мировой войны <…> не доказывают гипотезу, что канцлер исходил из того, что испанские дела могли привести к войне»[2276].

Не следует к тому же забывать, что в Берлине не было и не могло быть уверенности в благоприятном исходе военной кампании. События европейской истории после окончания Крымской войны пока не ставили под сомнение лидирующего положения Франции на континенте. Ее агрессивные планы и интересы в Бельгии и Люксембурге, в Италии и на Балканах, в Венгрии и Польше будоражили умы политиков и дипломатов великих держав. Союз с ней по-прежнему привлекал европейские кабинеты, а ее вооруженные силы по-прежнему казались такими же грозными, как 15 лет назад. На этом фоне отметившаяся победой в 1864 г. над скромным противником, которой являлась маленькая Дания, и в 1866 г. над слабым противником, которым была обессиленная Австрия, Пруссия далеко не выглядела фаворитом. Принявшая только что участие в двух войнах, занятая внутренним укреплением не до конца всем понятной государственной структуры в образе Северогерманского союза, пытающаяся выстроить отношения с недавно враждебными государствами Южной Германии Пруссия могла показаться Франции довольно легкой добычей.

Не замечать нагнетания враждебных настроений в общественном мнении Франции, не учитывать военные замыслы и планы французских генералов и считать миролюбивой политику Наполеона III в различных регионах Европы после завершения Крымской войны – не меньшая ошибка в оценке французской политики и европейских международных отношений накануне войны 1870 г.

Безусловно, занятие испанского престола Леопольдом Гогенцоллерн-Зигмарингеном не соответствовало стратегическим интересам Франции, но разве она имела право так открыто и явно вмешиваться во внутреннюю политику Испании и оспаривать выбор кортесов? Бисмарк с самого начала дискуссии о кандидатуре писал Вильгельму I, что это вопрос целиком и полностью принадлежит внутрисемейным отношениям между Гогенцоллернами. Северогерманский союз не делал официального заявления о предложении своей кандидатуры на испанский престол, одобрение Вильгельмом I согласия Леопольда удовлетворить просьбу кортесов и занять испанский престол также не являлось официальным государственным актом. Имела ли Франция право вмешиваться во внутрисемейные дела Гогенцоллернов и уже тем более неоднократно требовать от короля Пруссии унизительного обязательства, чтобы Леопольд не занимал престол?