Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

В историографии существует мнение о том, что именно опасностью революции Бисмарк чуть ли не «запугивал» петербургский кабинет и российскому руководству ничего не оставалось, как молчаливо наблюдать за возникновением у своих границ грозного соседа. Безусловно, перспектива повторения польской смуты, возможно, с более глубокими последствиями в момент проведения внутриполитических преобразований была нежелательна для императора. Но настолько ли опасным это виделось российскому руководству? Бисмарк писал, что российское влияние и положение в Польше после 1864 г. было таким, что любое волнение было бы уничтожено в самом начале. Можно предположить, что официально осуждающий факт свержения законных династий Петербург соблюдал нейтральное положение, поскольку был заинтересован в решении куда более важного для него восточного вопроса и в ответ на свою позицию справедливо рассчитывал в будущем на поддержку Берлина. Кроме того, во время бесед с Бисмарком еще в период его дипломатической деятельности в Петербурге Александр II высказывал свое представление о консолидированной Германии под эгидой Пруссии как надежном гаранте против распространения революционной опасности в Европе. Таким образом, вопрос о революции приобретает дополнительное звучание в изучении российско-прусских отношений данного периода. Апелляция Бисмарка к угрозе революции в Германии в случае, если требования немецкого народа будут проигнорированы великими державами, внешне оправдывала его стремление к объединению Германии, а вот возможность образования прочного заслона против революционной опасности Франции в образе единой Германии соответствовала уже стратегическим интересам России. И пусть «Санкт-Петербургские ведомости» и писали в 1868 г., что «Россия стоит совершенно одинокой в европейском политическом мире. Она не может рассчитывать ни на одно из европейских государств и должна опираться на свои собственные силы»[2308], Пруссия все же сдержала свое слово, оказав России поддержку в отмене ограничительных статей Парижского мирного договора 1856 г. на Лондонской конференции в 1871 г.

В ходе реализации прусских национальных задач Бисмарк прибегал к различным методам, моральную сторону которых можно оставить для обсуждения в специальном исследовании. Достаточно вспомнить начало войны против Дании, его апелляцию к венгерскому национальному движению накануне войны с Австрией или заявление в конце 1870 г. о том, что Пруссия встанет во главе германской революции, если европейские державы вмешаются в переговорный процесс с Францией. Реальная политика Бисмарка до 1871 г. как раз и заключалась в оправдании средств главной целью, которой, в его понимании, было германское единство. Однако в отличие от распространенного мнения, ставшего уже историографическим мифом, политика «железа и крови» в процессе объединения Германии не являлась новаторством Бисмарка.

Еще в 1849 г. Л. Шнейдер в своем письме в Петербург цитировал берлинскую «Wehrzeitung», фраза из которой разнеслась позже по другим печатным изданиям Германии: «Не во Франкфурте, но на поле битвы будет избран будущий Император Германии, и баллотировка о короне Императорской будет произведена пушечными ядрами»[2309]. Не похожи ли на нее слова Бисмарка, сказанные им в речи 30 сентября 1862 года в Бюджетной комиссии Палаты депутатов: «Великие вопросы эпохи решаются не речами и не постановлениями большинства – это была величайшая ошибка 18481849 годов, – а железом и кровью»[2310]? Бисмарк не придумал новое, но был тем, кто не побоялся заявить об этом во всеуслышание. Он стал своеобразным выразителем мнения наиболее решительной части немецкого общества, которая ради объединения государства не исключала возможность прибегнуть к радикальным мерам, противоречившим традиционной нерешительной политике мелких германских государств, запутывавших германский вопрос в политической трясине франкфуртского Союзного сейма. Бисмарку нередко приходилось с большим трудом отстаивать свое мнение во время парламентских дебатов сначала в Союзном сейме, а затем в прусском ландтаге и северогерманском рейхстаге. «Какой смысл, – вопрошал Бисмарк прусских депутатов, – в том, чтобы я присутствовал на заседаниях парламентских комиссий? Не последует никакого другого результата кроме того, что затем с трибуны каждое выступление будет начинаться со слов: „Министр-президент сказал“ – а далее следует нечто, что у меня и в мыслях даже не было произносить»[2311].