Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Еще в феврале 1863 г. один из основателей Германского национального союза, председатель Германской прогрессистской партии Ханс Виктор фон Унру, рассуждая на заседании прусской Палаты депутатов о перспективе российско-прусских отношений, сделал ряд интересных выводов. Он доказывал, что существование на российской западной границе в определенном смысле заслона от французских революционных веяний в образе Пруссии с относительно слабой армией и несамостоятельным внешнеполитическим курсом было выгодным для России, «которая и желать-то чего-то лучшего уже и не хотела». В этой связи «Пруссия, преобразованная действительно в великую державу, Пруссия, проводящая вследствие собственного усиления самостоятельную внешнюю политику, – никогда не была целью российской политики и никогда не будет целью российской политики». Оказавшись рано или поздно перед выбором из двух зол: австрийская 72-миллионная империя или 32-миллионная Прусско-германская империя, – Россия, по мнению Унру, скорее всего «предпочла бы меньшее зло»[2316]. Тем не менее, развитие дружественных отношений между Россией и Германией было возможно лишь до того момента, пока оба государства в них нуждались.

Актом имперской прокламации Бисмарк пускал в ход опасные рычаги механизма германской национальной идеи, которая для своего самоконтроля требовала фигуру, равную по масштабам Бисмарку. В 1867 г. в «Вестнике Европы» были опубликованы интересные строки в отношении Северогерманского союза: «Правительства, его образовавшие, пребывают в добром и <…> искреннем согласии; машина, несмотря на свое сложное устройство, работает сверх всяких ожиданий, легко и быстро. До сих пор не решено только одно: насколько результаты ее трудов зависят от самой машины, и насколько – от машиниста. Более тогда, когда ее испытает кто-нибудь другой, кроме Бисмарка, можно будет сказать, хороша ли эта машина сама по себе, или она требует рук искусного мастера»[2317]. После отставки Бисмарка Германия лишилась этого самого «машиниста». В условиях триумфа германских вооруженных сил германская национальная идея нашла свое продолжение. Тенденция к территориальному расширению, общая для формирования молодых империй, не стала исключением и для Германской империи. Перед объединенным по малогерманскому пути государством возникала перспектива огрубления политики «Поворота на Восток», «Wende nach Osten», и реализации идеи Великой Германии, где в новом звучании заявила о себе концепция «Drang nach Osten», совершенно не новая для XX в., а также «теория превосходства вообще германской расы перед расой романской»[2318]. Еще в 1867 г. «Санкт-Петербургские ведомости»[2319] обращали внимание на то, что «в самой природе немецкого духа лежит стремление на восток <…> историческое призвание немцев состоит в стремлении на восток <…> а там движение пойдет дальше и дальше. Славянский элемент или будет оттеснен к востоку, или подвергнется германизации на месте». В условиях этой перманентной исторической угрозы «Санкт-Петербургские ведомости» давали очень важный совет: «Славяне должны существовать и отстаивать своё существование – в этом их такое же историческое призвание, как и призвание немцев „Drang nach Osten“ <…> Пора национального самосознания настала <…> равнодушие к интересам России делает русских смешными и жалкими в глазах всякого развитого европейца. Если у нас много дурного и нам совестно за это дурное, совестно до того, что мы за границей боимся назвать себя русскими, то от нас должно зависеть, чтобы все это дурное стало впоследствии хорошим. Надо только ко всему приложить труд и добросовестность. Тогда и немецкое „Drang nach Osten“ не будет для нас опасно».

Об укреплении внутреннего устройства Российской империи как единственном способе противостоять этому, с точки зрения «Санкт-Петербургских ведомостей», естественному для германского духа цивилизационно-территориальному распространению писали и «Московские ведомости». Еще в 1866 г., за 5 лет до провозглашения Германской империи, М. Н. Катков обращал внимание на то, что «чем выше поднимается национальный дух в предводимой Пруссией Германии, чем успешнее в этом духе действует Пруссия и чем более восстанавливает она немецкий народ в его историческом характере политической нации, усвояя ему и свои славянские онемеченные населения, тем нужнее нам крепость своего собственного национального духа, тем дороже должны быть для нас его живительные источники, тем чувствительнее кровная потребность национальной политики во всех наших делах, внешних и внутренних»[2320].