Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Сами дети цветов обступили его, как отца или пророка, плотным кольцом. Им казалось, что ни одна политическая акция не может считаться удачной, если на ней не появится Аллен Гинзберг, еще лучше, если он споет там какую-нибудь мантру. Политических акций, вообще политического было по-прежнему много: «Элементами бит-движения были духовное освобождение, потом – сексуальная революция, психоделические исследования, медитация, экологическое движение. Важным элементом было освобождение геев, которое, на мой взгляд, послужило примером для освобождения женщин и чернокожих»[199]. Отточенные, как на агитке, слова, но на деле сплошные анахронизмы – всё это было действительно актуальным для хиппи 60-х, но битники за десять – пятнадцать лет до того особенно не заботились об эмансипации геев, черных и женщин. Они были негативны вообще, а не гуманистически и не партийно. К тому же мы знаем, что все эти движения за права тех-то и тех-то – движения по сути своей утвердительные, они требуют интеграции в общество, требует места под солнцем и равных под солнцем же прав. Прежние битники отрицали общество – и в этом, конечно, огромная разница.

Тем временем, пока кто-то терял в негативности, кто-то другой, напротив, упорствовал в ней до немыслимого предела. Мы уже выяснили, кто такой Уильям Берроуз: экспериментатор, а не экс-терминатор – точнее, второе понятие включается в первое на правах частного эксперимента. Со времен учебы на антрополога, через бесконечную вереницу наркотических, сексуальных и просто экзистенциальных опытов, Билл Берроуз, Старый Буйвол Ли, ставил на себе и мире такие эксперименты, радикальности которых, возможно, позавидовали бы его предтечи и наставники Арто и Батай. Верный их последователь, наследник общества Ацефал, он бросает смертельный вызов миру, Богу и здравому смыслу – и, по крайней мере в последнем случае, выигрывает. Так или иначе, он действительно выигрывает свою литературу, мало с чем сравнимую по части безошибочной узнаваемости авторского почерка-эксперимента. И это при том, что Билл сознательно (хотя бы в некоторой степени) делал ставку на деконструкцию всей и всяческой оригинальности. Как писал он в зарисовке «Les Voleurs»: «Выбирайтесь из чуланов и идите в музеи, библиотеки, к памятникам архитектуры, в концертные залы, книжные магазины, студии звукозаписи и киностудии всего мира. Вдохновенному и убежденному вору принадлежит всё. Все художники в истории – от наскальных живописцев до Пикассо, – все поэты и писатели, музыканты и архитекторы предлагают ему свои творения, домогаясь его, точно уличные торговцы»[200]. Словом, не только экспериментатор, но и агитатор.

Пионер постмодернизма, где-то в глубине души, как мы поняли, он был ученым классического типа, человеком Просвещения – что ни в коей мере не противоречит тому, что он же с таким отчаянием спустил на властолюбивый Разум всех псов перверсии и мучимой оголенной плоти. И в этом, очевидно, у него есть именитый предшественник – божественный маркиз де Сад.

Превратив свою жизнь, свое тело в передвижную лабораторию, скитающуюся по всему миру, тихий, степенный и сдержанный с виду мистер Ли, всегда с иголочки и с большим револьвером в пристяжной кобуре, – этот милый и бесстрашный мистер Ли ставил опыты над самим человеческим существованием, со скрипом и по капле выжимая из него последнюю истину, то есть истину о последних, предельных вещах, истину, известную опальным мудрецам прошлого, истину о том, что всё дозволено.

Вслед за Ницше и там, где Достоевский в предельном страхе отшатывался от этой пугающей истины в сторону Христа, Билл Берроуз, некоронованный король пусть не битников, но безбожников и извращенцев всех стран и континентов, идет до самого конца, куда не ступала нога белого человека из позолоченного welfare state. Супротив одряхлевшей истины духа он открывает истину тела – нового центра мировой святости в тот век, когда святое и профанное ходят в один и тот же бордель. Не случайно, что само тело проговаривает Берроузу сугубо телесную, бездуховную, безголовую истину – последнюю истину о вседозволенности. Тело – или его язык?..

Тело под пытками, тело под опиатами, под южноамериканскими галлюциногенными грибами, перверсивное тело в позе на четвереньках, униженное тело, тело преступника, вора, убийцы, тело писателя – тело Уильяма С. Берроуза сломалось, проговорив всё то, о чем его со всем пристрастием допрашивало литературное следствие. Конечно, это созвучно и чекистским пыткам в Советской России, когда всегда заранее известно, кто прав и кто виноват, а также то, что подверженное пыткам тело рано или поздно признается в том, чего от него хотят следователи. Мишель Фуко, примерно в то же время говоривший о том же самом в несколько ином жанре, увидел в пытках старой Европы то же, что Берроуз перенес в актуалии постмодернизма.