Это вневременное чудовище – это и Соединенные Штаты с их небоскребами, гнетущую поступь которых имел возможность ощутить на своем молодом хребте сам Гинзберг, которые видел еще Генри Миллер, выписав их образ в напоминающей Молоха Космодемонической Компании; это и западная цивилизация вообще с ее экспансией, прогрессом, сциентизмом, антеннами, банками и финансовыми потоками, ну и конечно же святой нефтью; но это и Разум, тоже с прописной буквы, как имя собственное, – Разум, который объемлет и западную цивилизацию, и США, и вообще всех чудовищ, которые рождаются лишь в его лоне. Разум насилует, он творит нормы, он исключает и репрессирует. Разум и есть главное чудовище, а Просвещение – его камера пыток, построенная на Земле как филиал невидимого ада. Поэтому, конечно, Разуму-Молоху можно противопоставить лишь одно, если уж решишь ему не подчиняться: воинственное Неразумие, бешенство вышедшей из-под контроля юности. По существу, лишь те самые дети, которые и назначены в жертву Молоху, только и способны победить своего мучителя, ведь это взрослые служат ему и сами дают свои чада ему на съедение. Как когда-то сын-Зевс взбунтовался против пожирающего своих детей Кроноса, так и ныне сыны должны встать против ненасытного тирана в маске заботливого просветителя. Всё хорошо, что порушит монолит его чудовищной власти.
Поэтому если Молох всё-таки бог, если он есть существо священного порядка, то тогда необходимо переосмыслить и перевернуть саму иерархию священного и мирского, сакрального и профанного. Необходимо, чтобы восставшие дети опрокинули эту вневременную вертикаль власти, стащили чудовищное-божественное на землю и в битве с ним сами стали святыми, установив царство (без)божие на земле. Гинзберг указывает на это тут и там, навязчиво называя своих героев ангелами, серафимами. По усвоенному уже закону отрицания, для него свято то, что противоположно прежнему смыслу святости, смыслу, который отныне признается чудовищным. Для Гинзберга святы бродяги, святы наркоманы, алкоголики, педерасты, свято всё низкое вопреки неподлинной и насильственной святости всего мнимовысокого. Свято такое, на что у нас не хватит фантазии (ведь сказано, что Молох высосал ее, пробив наши головы). Поэтому Гинзберг охотно расскажет нам, что освящается в соответствии с новым опытом радикального отрицания: