Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Скрытая безбожность протестантизма, а в еще большей степени пуританизма как крайней его вариации демонстрируется здесь с такой ясностью, что, боюсь, с тех самых времен не нашлось контраргумента достаточной убедительной силы – кроме всё того же этически-ригористического желаемого, с напором и мастерски выданного за действительное. Но действительным в конечном итоге оказывается вовсе не Бог, а ловкость свободного предпринимательства. Однако это не означает, что такого контраргумента вообще-то не может быть: может быть всё, и даже больше. Поэтому я не рискую делать утверждений, но осмеливаюсь выдвинуть рабочую гипотезу: суть протестантской, пуританской – в общем, американской религиозности в том, что это религия без храма, без чуда, без жизни, без Бога – это религия без религии.[76] Что само по себе не так уж абсурдно, как кажется, ибо какая другая религия может существовать в мире, который не пришел к Просвещению на каком-то отдаленном отрезке своего пути, но непосредственно вышел из Просвещения, явился плотью его и плодом, предусмотрительно брошенным через океан? Да, это религия просвещенная, религия повседневности, но именно потому и не совсем религия или совсем не религия, ибо в этой повседневности нет трансцендентного – в ней нет Бога. У этого нового религиозного человека, просвещенного изначально и всерьез, есть тело, но нет головы, и если это не близнец батаевского Ацефала, то, во всяком случае, его кривое отражение.

Поэтому демарш Гинзберга в чисто американском контексте не кажется столь уж провокативным, каким он мог бы, бесспорно, показаться в Европе и особенно в более традиционных странах. Гинзберга обвинили в непристойности, но о безбожии никто не говорил. И дело не в том, что в Штатах такой уж терпимый клир, ибо клир нигде не терпимый. Дело скорее в том, что Гинзберг довел до крайности и радикализма довольно знакомую, понятную, исконно американскую историю: падение Бога на землю, опрокидывание трансцендентной вертикали, прагматизация ценностей, как итог – уничтожение сакрального как строго отдельного онтологического измерения бытия. Собственно, амбивалентность протестантизма, особенно в радикальной его версии, и заключается в том, что при полном разведении священного и мирского в разные стороны сама удаленная непостижимость священного делает его совершенно бессмысленным, поэтому если что-то всерьез и свято, то, пожалуй, и задница, член, нечистоты, но не царство небесное, ибо о нем вообще ничего нельзя знать. Диалектика здесь работает так, что чем дальше мы разводим исходные противоположности, тем скорей и полнее они сольются в неразличимое единство. При этом какая именно часть единства послужит в итоге ведущей основой для синтеза, зависит от того, с какой позиции мыслилась сама эта диалектика. Конечно, если священное противопоставлялось мирскому именно из мира, а не с небес, то в итоге, слитое с миром, священное полностью станет мирским и потеряет какие-либо свои имманентные характеристики. Опять-таки: всё будет свято, поэтому не останется уже ничего святого. Зная этот момент, религию, в принципе, уже можно и не отрицать – она сделает это за вас, сделает это сама и так, что ни в чем не погрешит против своих собственных предпосылок.

*

Теперь, устранив порядок сакрального с помощью самого этого порядка, Гинзберг может пожинать плоды своей ловкой субверсии. И главным таким плодом окажется, разумеется, не то чтобы сакрализация, но освобождение плоти – самая последовательная и успешная сексуальная революция, которую до этого знал западный мир.

Кто мог догадываться, что именно в сексе сокрыт такой революционный потенциал? Пока порядочные люди, по-прежнему игнорируя Фрейда и его дикую банду, как ни в чем не бывало настаивали на традиционной сексуальной морали, в соответствии с которой всё сексуальное помещалась строго вне пределов этой морали, среди подрастающего поколения зрела грядущая смута. И вот, к 1960-м годам всё стало понятно: Эрос революционизировал буржуазную жизнь.

Вспомним такой рациональный, такой схематичный фильм Пьера-Паоло Пазолини «Теорема», который появился в достославном 1968 году. По сюжету, если это можно так назвать, в черно-белый быт средних зажиточных горожан врывается таинственный юноша в исполнении молодого Теренса Стампа. «Кто этот парень? – Просто парень», – говорят они. Очень быстро его присутствие переворачивает эту жизнь и ставит ее на такое место, о существовании которого, казалось, все эти ухоженные дамы и господа даже и не догадывались.