Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

В пандан к этому (а вовсе не в противовес, как почему-то полагают некоторые) историк Джордж Пирсон выдвигает три ведущих фактора формирования американской нации, или фактор «трех М»: migration, mobility, movement (миграция, мобильность, подвижность). Всё указывает на то, что именно движение как самая общая категория играет ключевую роль в генезисе американской нации. А это значит, что такие фигуры, как Нил Кэссиди, только по недоразумению или в силу исторической слепоты могут считаться маргинальными. Совсем напротив, Кэссиди – это самый чистый, самый настоящий американец, в типаже которого с поразительной ясностью дана фундаментальная американская подвижность. Вся его жизнь есть один непрерывный фронтир: ему нельзя останавливаться, каждый день и каждый миг – это завоевание, будь то территории, будь то женщины, будь то какого-то нового опыта. Жизнь Нила Кэссиди – это жизнь в мобильности, поэтому Нил есть американец per se, доведенный отчасти природой, отчасти Керуаком до кристальной, экспериментальной, абсурдной репрезентативности.

У Керуака внешней мобильности его персонажей отвечает внутренняя мобильность повествовательной формы, эксплицированная в виде теории спонтанной прозы с ее девизом: First thought – best thought. Вот как теоретизирует Керуак, идеолог спонтанности: «Поскольку для чистоты речи время важно как ничто другое, язык наброска – ничем не прерываемый поток тайных личных идееслов из разума, будто выдуваешь импровизацию (как джазовый музыкант) на тему образа»; «Никаких точек разделяющих фразоструктуры и так уже произвольно усеянные липовыми двоеточиями и робкими обычно ненужными запятыми – но энергичное длинное тире размечающее ритм дыхания говорящего (словно джазовый музыкант набирает в легкие воздух между выдуваемыми фразами) – «мерные паузы которые суть нашей речи» – «границы звуков что мы слышим» – «время и как его нотировать» (Уильям Карлос Уильямс)»; «Не «избирательность» выражения, а следование свободным отклонениям (ассоциациям) разума в бескрайние импровизации морей мысли, плавание по морю английского языка без всякой дисциплины, если не считать естественных ритмов дыхания…»[117] Все языковые средства отданы на служение одному богу – имя ему движение. Сюда: бензедрин, потребляемый безостановочно, работающий, как бензин, как топливо – лекарств о-ускоритель; огромные рулоны бумаги для телетайпа, на которых печатается роман, чтобы не останавливаться на смену листов, но нестись по тексту вперед, без передышки – вперед.

Это наводит на мысль, что декларативное противостояние битников и Америки носит довольно-таки поверхностный и непоследовательный характер. Если присмотреться, то никакого противостояния нет, а если и есть, то не между битниками и Америкой, но скорее между Америкой и Америкой: подлинной Америкой мобильности и фронтира и фальшивой Америкой Бэббита, в которой ценность движения к новому опыту уступила цене успешной и благополучной жизни. В таком случае битники окажутся вовсе не маргиналами, а самыми настоящими консерваторами, ностальгирующими по подлинной Америке прошлого, уничтоженной новым коммерческим варварством, по Америке героев и старателей, кладущих свои жизни на поиски чуда, искателей нового человека, Нового Адама, который мог появиться только на этой дивной и девственной земле. Битники во главе с Нилом Кэссиди окажутся борцами не с Америкой, а за Америку – такую, которая виделась Уитмену, Эмерсону и Торо, светлую Америку новых смыслов, колыбель величественной цивилизации, очищенной от накипи и греха Старого Света.

Бит-поколение – это новый фронтир, в тех условиях, когда сам фронтир оказался в далеком прошлом, ведь уже к концу XIX века все земли были открыты, освоены, и более некуда было идти. В таком случае нужно переносить фронтир на новый уровень: нужно пускаться во внутреннее путешествие и завоевывать новые плоскости опыта, нужно переоткрыть Америку, переизобрести велосипед и увидеть-таки, что новый велосипед лучше старого, ибо он отсылает к исконному, более подлинному велосипеду – к велосипеду духа.

Битники – это первопроходцы Запада, родившиеся в тот век, когда всё оказалось открытым. Так, да не так: открытое, всё оказалось забытым под слоем фальшивых наносов постиндустриальной эпохи. И коль скоро человеческая жизнь, не только американская, всегда принимает вид этой игры открытия и сокрытия, оказывается, что никогда нельзя останавливаться: даже если все вокруг полагают, что открывать уже нечего, это тем более означает, что пора отправляться в путь – вокруг опять много таинственных мест, куда не ступала нога белого человека.

*