Bittersweet (СИ)

Он однозначно не походит на героя, сошедшего с книжных страниц и призванного одарить вниманием какую-нибудь романтичную особу. Он – дитя улицы, не знающее воспитания и хороших манер. Агата стыдилась бы. Впрочем, она всегда его стыдилась, даже в те моменты, когда племянник вёл себя хорошо, едва ли не примерно. Вытаскивал наушники, надевал строгий костюм и старательно косил под представителя высшего света. Нож в одной руке, вилка в другой. Рассуждения о возвышенном при полном отсутствии колких замечаний в сторону. Подобное Агата практиковала несколько раз, когда в гости наведывалась мать Илайи, и он вынужден был играть роль примерного ребёнка, который достоин общества благородной леди. Притворяться ему надоело достаточно быстро, и в очередной приезд матери он появился перед ней в родном образе. Не было улыбки от одного уха до другого, томика очередного классика на прикроватной тумбочке, одежды, как с чужого плеча и волос, тщательно зачёсанных назад и собранных в хвост. Были разбитые коленки, губа, едва начавшая подживать после очередного столкновения с чужим кулаком, царапины на руках и – стандартно – сбитые костяшки. Были растрёпанные пряди без дебильного ровного пробора, а наскоро подцепленные пятернёй и отброшенные назад, чтобы не мешали обзору. Был чуточку обгоревший нос и веснушки, на нём проступавшие. Бледный принц, целыми днями сидевший в башне замка, в обнимку с книжкой, уступил место обычному парню его возраста, для которого улица и драки – явление обыденное, ничего странного и ужасного.

– Эти ужасные волосы. Их обязательно нужно отстричь. Он с ними на девку похож, – возмущалась Агата, хватая племянника за пряди.

При этом силу не соизмеряла, и захват получался болезненным.

– Прекрати, Агата. Ему очень идёт, – замечала мама, внимательно вглядываясь в черты лица, которые в её памяти несколько стирались за время отсутствия. – Кроме того, вокруг огромное количество парней с короткими волосами, и я бы не сказала, что они выглядят чрезмерно эстетично и мужественно.

Она кривилась, вновь поворачивалась к Илайе, улыбалась ему и просила погулять. Илайя примерно представлял, чем будут заниматься мать и тётка во время его «прогулки». Пока мать потягивает вино и демонстрирует достаточно дорогое обручальное кольцо на пальце, тётка будет осушать один бокал за другим, залпом, потянется к сигаретам, начнёт жаловаться на жизнь, дочь-потаскуху и племянника, подходящего под её определение морального урода. Начнёт мечтать о красивой жизни, что обошла стороной, признается в зависти к успехам сестры, в том, что тоже жаждет оказаться замужем за богатым мужчиной. На следующий день об этом позабудет, а мать лишь улыбнётся снисходительно, снова сядет за руль и отчалит в свою устроенную, аристократичную жизнь, оставив на прощание немного денег. В той жизни, куда она уезжает, не найдётся места для детей и родственников подобного плана, потому что они – пятно на репутации женщины из круга, в который им никогда не пробиться.

Нынешнее положение поставило Илайю на новую ступень, приблизив его к матери и отчиму, попутно отдалив от тётки и кузины. Но полного морального удовлетворения он не испытывал. Одной из самых веских причин оказался тот факт, что на «аристократизм» во всех его проявлениях у Илайи была аллергия. Он нарочно подчёркивал грубость и, в некоторой мере, принадлежность к детям улицы, понимая, что если будет раздаривать слащавые улыбки и нежные слова каждому встречному, однажды, несомненно, встанет в один ряд с отчимом, которого откровенно недолюбливал.

В определённой мере, Ромуальд был в воображении Илайи отражением отчима. Забавная рисовалась ассоциация, не так ли? Нет, разумеется, в их отношениях не проскальзывало ничего, подобного тому, что уже произошло в случае с Ромуальдом. Не проскальзывало пошлых намёков, каких-то левых прикосновений и обещаний сексуальной направленности. Чего-то такого, на что Ромео расщедрился во время первой официальной встречи. Отчим был до отвращения порядочным, к пасынку интереса не проявлял и в дальнейшем делать этого не собирался, разве что предпочёл выбросить его из дома и из жизни новой жены. Так что, в этом плане, ему не грозило стать копией Ромуальда. У них было сходство в иной сфере.

Оба они не виртуозно и завуалировано, а откровенно, глядя Илайе в глаза, говорили, что он – лишний человек. Не в их судьбах, а в жизни вообще. Один указал на дверь и заявил, что видеть его здесь не желает. Второй делал приблизительно это же самое, но выгонял не из дома, а из мюзикла. Оба они равняли его с землёй и напирали на материальное положение.

«Ты не из обеспеченных людей».

«Ты нищий».

«Тебе дорога только в маргиналы».

«Убирайся туда, откуда пришёл».

«Ты никогда не достигнешь успеха, так и будешь тянуть деньги из матери».

«Я дам тебе денег, только уйди».

Они оба его покупали. С определённой целью.

Возможно, отчима всё же мучила временами совесть, и он хотел загладить вину за то, что оторвал ребёнка от матери, пожелав подарить хорошую жизнь одной, но отказав в привилегиях другому.