Bittersweet (СИ)

Джулиан заскулил протяжно, вдавливая ногти в кожу ладоней и мысленно радуясь тому, что Ромуальд его не видит. Ещё один сеанс унижения. После такого он проникнется отвращением. Невозможно не проникнуться. Не жалость, не сочувствие, а именно отвращение к слабому человеческому организму. К этим стонам, граничащим с плачем, к слезам в уголках глаз, к рези, что раздирает каждую клетку многострадальных внутренних органов. Когда-то они были – не то, что мозг – здоровыми, теперь таблетки, заглатываемые горстями, сделали своё чёрное дело, и Джулиану казалось, что он изнутри разрушен на всю сотню процентов. Рано или поздно люди находят лекарство от любой болезни, но зачастую эти лекарства лечат одно, а другое калечат с завидным постоянством и великой настойчивостью. С ним именно это и происходило. Он чувствовал, как разрушается изнутри. Немного, и от него останется лишь оболочка, которая ещё имеет какую-то ценность и неплохой товарный вид, хотя и не такой, как прежде. Будучи ровесником Ромуальда, он выглядит не на свои двадцать четыре, а лет на десять старше. Организм словно решил, что невозможных болей недостаточно. Надо ещё и красоту отобрать, чтобы тот, кто раньше вызывал восхищение своей внешностью, голосом и жизнерадостностью, потерял всё, что только можно потерять. Первыми под нож попали друзья и родственники, которыми Джулиан не мог распоряжаться и влиять на них, в общем-то, тоже. Потом лезвие начало проходиться по его физиологии, выбивая из своего подопытного кролика жизнь вкупе с желанием вообще за неё хвататься. Какой смысл держаться за то, что приносит только страдания?

Можно вырезать аппендицит, поставить искусственное сердце, лечь под нож и пройти курс химиотерапии, зная, что шансов на выздоровление всё равно больше, чем на несчастливый исход дела. Но когда в мозгах произошли необратимые трансформации, ты ничего уже не сделаешь и ничего не изменишь. Остаётся только терпеть.

Темнота комнаты действовала, как ни странно, успокаивающе. Она не добавляла паники, напротив, позволяла тонуть в черноте и ни о чём не думать. Вспышка яркого света вполне могла сыграть роль отменного раздражителя и спровоцировать истерику с отчаянным воем, неконтролируемыми потоками слёз и бессвязным шёпотом.

Почти как ночью, только при других обстоятельствах и в иной эмоциональной окраске.

Тогда Джулиан чувствовал себя максимально счастливым. Ни боли, ни тошноты, ни отвращения ко всему и всем. Только он и Ромуальд. Вместе. Как несколько лет назад, когда о возможности проявления болезни никто не знал. И лилии, разбросанные по полу, и запредельное количество внимания, направленного на него, и лёгкий привкус виски, почти полностью выветрившийся из памяти, а тут вновь оживший. Не полноценный глоток, от которого станет горячо и тёпло в желудке, а лишь тонкий след алкогольного напитка. Сладкие пряности, которые принято добавлять в выпечку, немного жжёного сахара, лакричные чёрные конфеты, которые так нравились ему прежде. Пожалуй, даже сильнее, чем все остальные лакомства, что доводилось пробовать в жизни.

Ромуальд не устроил разбор полётов, не кричал и не пытался добить, постоянно повторяя, подобно попугаям, заученные фразы о вреде наркотиков. Когда Джулиан решился приехать сюда, он был уверен, что именно так всё и будет. Его с порога начнут тестировать на предмет наркотического опьянения, потянут под люстру, заставят задрать голову и начнут долго, пристально разглядывать, чтобы потом вынести окончательный вердикт. Казнить или помиловать.

Джулиан никогда не считал себя глупым. Этого не было в детстве, не произошло и теперь, после случая с наркотиками. Он признавал, что кокаин стал для него не развлечением, а чем-то, вроде последней надежды. Ему просто хотелось проверить, насколько действенным окажется белый порошок, и в первый момент, конечно, испытал нечто, схожее с эйфорией. Его страдания потускнели порядком, а вот радости почему-то стало больше. Он ухватился за наркотики, видя в них очередную ниточку, ведущую к спасению. Они сделали своё дело, и Джулиан не очень понимал в тот момент, отчего Ромуальд остался недоволен, а закатил скандал. Понимание пришло гораздо позднее, когда весь восторг отпустил, а побочные эффекты дали о себе знать, и кратковременное, пусть и приятное облегчение, сменилось болью. Не привычной, а куда сильнее. Словно обезболивающее средство перестало действовать прямо во время операции, и она теперь проходила по живому, без анестезии.