Битва за прошлое. Как политика меняет историю

Потребовалось полтора десятилетия и новые политические «заморозки», чтобы из этого нарратива вырос более жесткий, описывающий весь СССР как преступное государство. В 1973 году Александр Солженицын опубликовал на западе свое «художественное исследование» советской лагерно-тюремной системы 1918–1956 годов «Архипелаг ГУЛАГ», создавшее мощный образ репрессий, ставших основой советского государства. Писатель мог опираться только на собственный опыт и на свидетельства знакомых, что позднее дало повод критикам книги обвинять его в преувеличении количества жертв красного террора. Книга тем не менее создала альтернативный официальному нарратив истории СССР, который и сегодня служит средством политической мобилизации, но даже почитатели Солженицына признают в ней именно художественное, а не документальное исследование.

Документальное исследование советских репрессий стало возможным только в перестройку, когда было основано историко-просветительское общество «Мемориал», занявшееся, в частности, архивной работой по установлению имен жертв репрессий. В 1980-е годы десталинизация происходила в медиа и среди активистов и многим казалась родом пропаганды: журналисты писали о репрессиях, «Мемориал» собирал документы о репрессированных, но в основном сограждане оставались лишь «потребителями» информации, которой к какому-то периоду «наелись» (так нас, во всяком случае, уверяют противники возвращения дискуссии о советском прошлом).

Расследование Карагодина нацелено на восстановление семейной истории; в этом контексте десталинизация может стать личным делом сотен тысяч граждан. Это мощное движение по восстановлению семейной истории совсем не равнозначно борьбе интеллигенции на страницах СМИ за правильное прочтение истории прошлого века. Новая память оказывается сложнее и многослойнее учебника истории. Есть очевидная параллель между делом Карагодина и движением «Бессмертный полк». В обоих случаях потомки обращаются к семейным историям и вписывают своих дедов в историю страны, а на нее смотрят глазами предков.

Если книга Солженицына, можно сказать, создала альтернативный миф, вступавший в конфликт с мифом официальным, то расследование Карагодина — документальный, юридический способ обращения к прошлому.

Надо сказать, что сторонники старого мифа продолжают его отстаивать. Так, к столетию ВЧК директор ФСБ Александр Бортников дал интервью «Российской газете», в котором оправдывал чрезвычайные меры первых лет советской власти (не упоминая, что это были бессудные казни и массовые расстрелы), защищал «открытые процессы» 1930-х годов, высоко оценивал деятельность Лаврентия Берии и СМЕРШа. Показательно, что свое интервью он начал с утверждения о необходимости опровергнуть «множество мифов, нередко весьма живучих», созданных про органы безопасности[195]. Неудивительно, что это интервью вызвало возмущение историков, посчитавших его искажением прошлого в политических целях[196].

Американское «трудное прошлое»

Юридический подход к решению проблем прошлого кажется более присущим американскому обществу, но это не значит, что там они легко решаются. На протяжении долгого времени американское государство, например, пытается закрыть вопрос об интернировании американцев японского происхождения в годы Второй мировой войны. В 1942 году президент Франклин Д. Рузвельт санкционировал насильственное переселение 120 000 японцев, живших в США (в том числе американских граждан), из штатов, выходивших к Тихому океану, во внутренние штаты страны. Лишь в конце Второй мировой войны Верховный суд США признал это переселение нарушением гражданских прав. В 1960-е годы дети насильно переселенных японцев начали требовать выплаты компенсаций. После десятилетий замалчивания проблемы в 1988 году президент Рональд Рейган подписал закон о гражданских свободах, в соответствии с которым каждому интернированному были выплачены 20 000 долларов[197]. Но только в феврале 2020 года штат Калифорния (откуда и было выслано подавляющее большинство японоамериканцев) принес официальные извинения[198].

«Нация иммигрантов», Америка объединена скорее идеалами, чем общим прошлым. Собственные варианты исторического нарратива выработали различные сообщества, и существует большой набор тем, по-разному (иногда антагонистически) описываемых афроамериканцами и мексиканоамериканцами, коренными американцами и потомками итальянских иммигрантов. Вместе с тем доминирующий «режим памяти» остается англо-американским и евро-американским, он, по выражению европейского исследователя американской идентичности Дьёрдя Тота, утверждает свои правила «железной рукой», примерами чего являются ритуалы поднятия национального флага, гражданская клятва верности и прочие «изобретенные традиции» гражданской публичности[199]. Частью этих ритуалов является обращение к военному прошлому, к полям битв и к памяти павших.