Бюро расследования судеб

К письму приложена и фотография, которую она увеличивает нетерпеливым взмахом пальца. Здесь Вита еще моложе – она держит на руках белокурого малыша. Ее губы – у самого уха ребенка, она шепчет ему что-то секретное. А он смеется, ее дыхание приятно щекочет его, и он забывает о большом черном оке объектива. Ему не больше полутора лет. Белокурая прядь падает на правый глаз Виты, которая смотрит прямо на фотографа нежно и непокорно. Она вся сияет. Ирен осознает, сколько всего угасло в ней за период от этого мгновения до фотоснимка в Аушвице.

Пухленькой ручонкой младенец обнимает маму за шею, и эта деталь разрывает Ирен сердце. Такая вот спокойная уверенность – быть любимым и защищенным.

Она осмеливается дать им обоим слово, которое рассчитывает сдержать.

Эва

Они безмолвно смотрят друг другу в глаза, магнитофон смущает их. На мини-кассете наклеенная надпись: «Эва Вольман, 7 ноября 1978».

– О таком путешествии я и не мечтала, – признается Лусия Хеллер.

С той, первой их встречи ее лицо заметно посуровело. На нее давят незримые судьбы, чей отпечаток она искала под крытой галереей школьного двора, на задворках, у витрины ювелира, что еще так недавно была кошерной бакалейной лавкой, или у надгробных плит кладбища, заросшего колючими кустами.

– И мы вправду сейчас услышим ее голос? – опять спрашивает она, и Ирен кивает: да.

Ей так и не хватило смелости прослушать запись до приезда Лусии.

Приехав утром на работу, она еще опасалась расстроить молодую аргентинку. То, что удалось собрать, ограничивалось послевоенными годами. Не густо – фотографии, счета, несколько писем. Через пару часов директриса положила ей на стол кассету, походя бросив информацию к размышлению:

– Марк Эпштейн.

– Простите, но?..

– Американский автор немецкого происхождения. В семьдесят восьмом году он приехал в ИТС. Писал роман, и ему понадобилась информация о маршах смерти.

– И его в центре приняли? – удивляется Ирен.

– Это было еще до прихода Макса Одерматта. Тогдашний директор еще верил в партнерские отношения, во взаимообмен энергиями… Короче, Эпштейн встречался кое с кем из наших бывших перемещенных лиц, и пришла ему мысль записать их слова на магнитофон. В те годы это никого не интересовало. Кассеты так и пролежали в глубине шкафа в общем кабинете персонала. Так что инвентаризации не без пользы…

– Эва? – вся напрягшись, выдыхает Ирен.

– Не знаю, как он этого добился, но она согласилась с ним поговорить.

И вот они сидят рядом, глядя на старый магнитофон со стрекочущей лентой. Из-за потрескивающего фона голос Эвы кажется замогильным, не таким хриплым, как в памяти Ирен, искаженным, слегка настороженным. Но это действительно она, ее ироническая фразировка, ее неподражаемая манера выбивать собеседника из седла. Разговор идет по-немецки.

Э. В. Что, я и вправду должна это говорить? Можно подумать, мы на суде! Мне еще и на Библии поклясться, нет?.. Меня зовут Эва Вольман. Я родилась в Варшаве тридцатого апреля одна тысяча девятьсот тридцатого года. Здесь работаю с сорок седьмого.

М. Э. Что же вас привело в ИТС?

В этом голосе слышится мягкость. Протянутая рука – можно ее пожать, а можно и оттолкнуть.

Э. В. Я хотела снова найти свою семью. Для меня это было наваждением. Я убеждала себя, что здесь мне могли бы подсказать способы ее разыскать. Сперва они не хотели даже и слышать об этом. Говорили, что я слишком молода.

М. Э. Сколько же лет вам было?

Э. В. Семнадцать. Но это чепуха. Такой возраст мне приписали, все равно что накидали на спину кучу тряпья. Единственное, что тогда было важно для меня, – это найти их.

М. Э. А как же вы добились, чтобы вас оставили здесь?

Э. В. А что ты думаешь? У меня перед носом попытались захлопнуть дверь, а я успела просунуть туда ногу!

Смех Эвы отдается эхом в просторном конференц-зале – и внезапно звучит где-то рядом, как будто она тоже сидит здесь, с ними. Иллюзия такая живая, что у Ирен на глазах выступают слезы.

Э. В. Насколько я была упрямей их всех, ты даже представить не можешь.

Теперь и Эпштейн тихонько посмеивается вместе с ней.

М. Э. Но они за вас держались. Мне кажется, вы быстро стали одной из лучших следовательниц. Разве нет?

В голосе Эвы Ирен слышится гордость.

Э. В. Что ж, и правда – я была неплоха. Можно сказать, горела на работе. Но приходилось выдерживать конкуренцию. Помню одного парня из Кракова. В Бухенвальде он срывал «медицинские опыты» и этим спас шкуры немалого числа заключенных. В расследованиях он был весьма силен. Мы вместе работали, и я многому научилась, просто наблюдая за ним.

М. Э. Что с ним сталось потом?