Бюро расследования судеб

Здесь текст заканчивается. Ниже последней фразы специалист по истории дописала от руки: «Сочинение Эвы Вольман. Апрель 1942-го. Тема была: “Напишите портрет человека, которого вы любите”».

Агата

Выйдя из Института, она еще долго бродит по территории бывшего гетто под хлестким ветром и снегом. Ей не хочется так сразу расставаться с этой двенадцатилетней Эвой. Ей необходимо пройти там, где ступали ее ноги.

После войны эти улицы восстановили не такими, какими они были в старом городе. Здесь нет ощущения помпезной и обманчивой иллюзии. Городской пейзаж квартала Муранов носит явный отпечаток социалистического реализма. Хранительница, прощаясь, предупредила: многих улиц уже давно нет или они называются по-другому. Были и подвергшиеся перепланировке. Придется искать редкие остатки, долго петлять, чтобы набрести на кусок стены гетто, плитку, памятник. Бывший дворец правосудия и здание юденрата все еще на своих местах. Вокруг церкви Святого Августина уже нет куч строительного мусора – она гордо смотрит в небо, окруженная тихими улочками и заснеженными скверами. Вольманы жили чуть подальше – в Новолипках. Эва с братьями ходила в школьную столовую под номером шестьдесят восемь. Там и была зарыта часть тайных архивов в металлических бидонах[45].

Здесь кончилось детство Эвы. Шквальный ветер хлещет прямо в лицо Ирен, идущей мимо закутанных прохожих, выгуливающих своих собачек. Кто помнит тот спектакль о временах года, детей в костюмах снежинок и желтых нарциссов? Кто помнит лица выживших обитателей этих улиц? Этот роскошный квартал – их кладбище. Его построили на руинах; бетон здесь перемешан с погребальной землей и останками погибших. Все меняется, ничто не уходит бесследно. Она ступает по ним, и задумчивая меланхолия, разъедающая ее так же, как влага точит стену, приносит призрачный образ уничтоженных улиц, и тех, кто был их душою. Являются ли они нынешним жителям квартала? Хранительница поведала ей, что некоторые по ночам слышат, как в их квартирах кто-то тихо наигрывает на скрипке. Другие просыпаются оттого, что услышали детский плач. Ирен сейчас – всего лишь прохожая, но ее чувства так сильны, что она ощущает острую необходимость поговорить с Эвой. Перед нею маленькой она робеет еще больше, чем перед взрослой и выжившей. Она говорит ей: «Я была малодушной. Меня страшили твои тайны. Но – сама видишь, я здесь».

Совсем замерзшая, она проходит площадь Иоанна Павла II до бывшей тюрьмы Павяк, и переходит от Эвы к Вите – это ведь сближает их разбитые жизни. Когда Виту бросили в этот застенок, Эва с семьей пытались выжить буквально в нескольких сотнях метров отсюда. Музей закрыт, она идет дальше, до Умшлагплац[46]. Памятник словно дышит в морозном воздухе, он стоит на углу уродливой улицы с насыщенным автодвижением. Сюда много часов подряд сгоняли евреев; здесь их заталкивали в поезда, в суматошной разноголосице плача и крика. Простота мемориала – в изображении капкана в виде захлопывающихся стен, бессилия и тоски. Безмолвная пустота, насквозь продуваемая ветром. Бегущая по стене черная черта напоминает о черных полосах на ткани талеса[47]. Лес порубленных деревьев символизирует истребление. Ирен долго смотрит на высеченные в камне имена.

У нее в кармане звонит смартфон. На том конце – голос Янины: «Ирен, я ее нашла».

Жизнь снова резко возвращается на круги своя.

Это неподалеку, в квартале Воля. Они обедают в молочном баре, и Янина ей обо всем рассказывает. За эти несколько дней выхаживания супруга она успела разыскать сестру Виты – Марию Козлову.