Бюст на родине героя

В этот момент дверная ручка перестала вращаться, и за дверью явственно послышались удаляющиеся шаги. Загудел мотор лифта.

— Как звонить в полицию? — повторил я вопрос.

Тут в телефонной трубке щелкнуло, раздался гудок, потом второй. Передвинув переключатель на прием, я протянул трубку Барби. Но она замотала головой, и я понял, что говорить она не в состоянии.

— Алло, — сказал я. — Слушаю вас.

— Прости, что беспокою посреди ночи, — это был голос Олега. Кстати, я не помнил, когда мы перешли на «ты». — Знаю, что не спишь.

— Где ты? — спросил я.

— Где, где… В Караганде! Ты ж видел — сижу во дворе под окнами. Из машины звоню. Натан велел до утра караулить, пока не натрахаетесь. — Олег зевнул.

Нас охраняют, тогда все в порядке. Я улыбнулся Барби и погладил ее по щеке.

— Наши, — шепнул я ей и громко сказал в трубку: — Слушай, только что кто-то ломился в дверь. Я хотел звонить в полицию.

— Никуда не звони, отдыхай. Грегор проверял, как вы заперлись. Отдыхай, — повторил Олег и снова зевнул.

— Спасибо, — сказал я.

— Ладно уж. Трахайтесь, молодожены, а мы тут до утра посидим. Бай. — И отключился.

Я принес Барби из ванной свой недопитый стакан «Столичной». Ее била дрожь, водка выплескивалась из стакана, и мне пришлось поить ее из рук, как ребенка. Цокая зубами по стеклу, она сделала несколько глотков и стала успокаиваться.

Мы легли под одеяло, я обнял ее и прижал к себе.

— Перепугалась? — спросил я шепотом.

Она кивнула и тихо заплакала, как тогда, когда она мне приснилась. И точно так же, как в том сне, я гладил ее теплые ноги и успокаивал, только мы были не в мчащейся по нью-йоркским закоулкам машине, а в мягкой постели под надежной охраной отчаянных Натановых бодигардов: выручая нас, они одного уже, не задумываясь, замочили, коли Натан прикажет, замочат еще десяток. Другой вопрос, зачем все это Натану, но это не сейчас, главное сейчас — мы с Барби в безопасности и вместе.

— Ну что ты, глупая, — нежно шептал я, — успокойся, все в порядке. Ты же там, на набережной, была молодцом. Не испугалась, сама ввязалась в драку. А здесь чего…

— Да, не испугалась… Скажешь, не испугалась… — всхлипывала Барби. Но она уже пришла в себя и улыбалась мне. — Я еще штанишки не застирала, после того как не испугалась.

Потом мы снова занимались любовью. Ох, как мы ею занимались!

Потом просто валялись и дурачились. Барби вышучивала мой книжный, старомодный английский: ну-ка повтори, как ты сказал, ой умора! И устроила мне настоящий экзамен по языку: прикладывала мою лапу к своей груди, животу, ягодицам и строго спрашивала, как это называется. Я отвечал, словно школьник у доски. И споткнулся лишь единожды, когда она запихнула мою руку себе между ног, а я смущенно назвал предъявленную часть тела, совершив при этом постыдную ошибку в произношении «u» в закрытом слоге. Отхохотавшись над моим произношением, Барби поинтересовалась, как это звучит по-русски, и мечтательно повторила за мной грязноватое словцо.

Потом она внезапно замолчала и задышала глубоко — я понял, что она спит. У нее вообще был дар засыпать мгновенно, как засыпают щенки: только что резвился, играл со своим хвостом — и вдруг ткнулся носом в теплое и тотчас засопел.

А я не спал и все думал. Сначала — о нашем похищении, об убитом при мне человеке: перед глазами маячила уткнувшаяся в руль неподвижная голова. Потом — о нас с Барби.

Я представил себе ее не со мною, а в объятьях мужика ее расы — могучего, жилистого, неутомимого, сравнил его с собой — немолодым, изрядно потрепанным. На кой ляд я ей? А что, если и впрямь все, что уже было между нами, а может, еще будет, дай Бог, чтобы было, куплено на Натановы деньги — с расчетом подмаслить меня, сделать уступчивым и сговорчивым должником. В чем уступчивым, на что сговорчивым? Не важно. Не об этом сейчас речь. Что, моя Барби — обыкновенная блядь, которую можно вызвать по телефону? За сотню или дороже — дела не меняет. Я в этом слабо разбираюсь, но, наверное, хорошая профессионалка может убедительно сыграть и нежность, и заботливость, и страсть. А что, ее отчаянная храбрость во время нашей переделки — это тоже игра? Любопытно, сколько берут, сколько надо платить за такую игру — со смертью…

И еще я думал о барьерах, которые нас разделяют и будут разделять всегда, — разные обычаи, традиции, культуры. Все тот же пресловутый языковой барьер: конечно, я научусь правильно называть заветное местечко, только никогда не смогу различать полутона Барбиной речи, не пойму, когда она искренна, а когда лукавит. И так и не узнаю, серьезна ли моя Барби или легкомысленна, застенчива или развратна, умна или не очень.