Бюст на родине героя

Тикет, то бишь штрафной квиток, который такая вот красавица запросто может пришлепнуть на ветровое стекло за неправильную парковку, считается здесь серьезной неприятностью, которой следует избегать всеми правдами и неправдами. Шурка, например, человек широкий, способный не задумываясь истратить те же несколько десятков долларов на что угодно, боится получить тикет, как мы в юности страшились подцепить смешную болезнь. Я представил себе его досаду из-за штрафа, что называется, на ровном месте, повернул ключ и медленно тронулся с места, пытаясь влиться в вязкий поток машин.

У нас дома скорее помрут, чем пропустят, а тут, к моему удивлению, передо мной притормозили, освободив местечко для старого Шуркиного «олдса». Кинув взгляд в зеркало заднего вида, я успел заметить, что за мной пристроился еще один отъехавший от аэрофлотовского офиса автомобиль — темно-синий величественный джип «гранд чероки». Это сейчас в Москве их, наверное, больше, чем в Нью-Йорке, а тогда я видел их впервые и, как у нас нынче говорят, от них тащился. А этот «чероки» вообще нельзя было не приметить — он был украшен всеми мыслимыми автомобильными прибамбасами: тут тебе и широченные шины, и усиливающие передний бампер хромированные трубы, и консоль с прожекторами на крыше.

Отъехав и влившись в поток, я стал лихорадочно соображать, что делать дальше. Шурка вот-вот выйдет, меня не найдет, станет паниковать. Ага, делать надо вот что: доехать по этой стрит до ближайшей авеню, взять направо, еще раз направо на следующую стрит, еще раз направо и еще раз направо — я снова окажусь на том же месте. Спасибо вам, первые застройщики островка Манхэттен, за мудрую планировку.

Так я и сделал — прополз минут за пятнадцать полкилометра и вновь подъехал к тому месту, с которого меня согнала уродина в полицейской форме. Прежде чем остановиться, я глянул в зеркало и увидал там все тот же «чероки», должно быть выполнявший мой маневр по такой же причине. Шурки на тротуаре не было, зато стояла черная полицейская и с очевидным злорадством ждала, когда я перед ней остановлюсь. Я не стал делать этого, а пошел на второй круг. Представляю себе, как бы потешался надо мной любезный мой московский дружок Левушка Корсунский и как бы он обложил мерзкую гаишницу. «Чероки» остался у меня на хвосте.

Слава Богу, когда я третий раз подъехал к Аэрофлоту, Шурка уже метался на тротуаре. Полицейской не было. Я распахнул пассажирскую дверь, Шурка плюхнулся на сиденье, и мы потащились на квартиру Барби. Где-то позади мелькнул последний раз разукрашенный джип и исчез из поля зрения.

Вечером, по сценарию моего последнего дня в Америке, предстояла парти в честь отъезжающего гостя. Надо сказать, что это мероприятие уже несколько дней вызывало определенные трения. Барби ни в какую не хотела уступать Шурке право на устройство прощального ужина, шли напряженные телефонные переговоры, но в конце концов она сдалась: в ее студии было бы не повернуться.

Вновь по завету Антона Павловича стрельнуло ружье, появившееся аж в первом акте: Шурка наконец-то достал из кладовки привезенный мною казан и полдня священнодействовал с рисом, бараниной и одному ему известными специями. Если бы не изменения в моей личной жизни, я бы тоже был при деле: когда Шурка варил плов в Москве, я непременно приезжал загодя, и мы возле булькающего казана попивали водку — обязательно из пиалушек, для колорита. И порой к приходу гостей изрядно набирались.

А тут мы приехали точно к назначенному часу, к сбору гостей. Собралось человек пятнадцать, в том числе, разумеется, Натан с Дорой и дочками. По настоянию Шурки плов, который, к слову сказать, удался как никогда, ели руками прямо из огромного блюда — на стол умышленно не поставили ни тарелок, ни столовых приборов. Незнакомые со столь варварским застольным обычаем американцы поначалу тушевались, но устоять перед ароматом плова было невозможно, и вскоре они усерднее нас, русских, принялись шуровать пальцами в рассыпчатом янтарном рисе, прорывая ходы в пловной горе, что твои строители славной Байкало-Амурской магистрали. И Барби, моя Барби, смирно сидевшая весь вечер рядом со мной, запихивала себе в рот жменю за жменей Шуркиного варева.

Шурка был в ударе: не закрывая рта, он потешал гостей историями о наших с ним московских похождениях. Я смеялся вместе со всеми, но мне было грустно.

Было много тостов, как тогда, на дне рождения Натана. Но сейчас пили за меня, и каждый считал своим долгом перечислить мои истинные и мнимые достоинства, словно отмечался мой по меньшей мере семидесятипятилетний юбилей. А когда меня особенно захваливали, глаза Барби сверкали неподдельным счастьем и ее нога под столом нежно прижималась к моей.

Расходились в первом часу. Я обнимался в прихожей с гостями и говорил всем, что еще приеду, непременно приеду, а сам не верил в это.