Благодать (СИ)

Его нелепые блуждания продолжались часами, и отчаяние в его душе уступило место враждующим решимости и смирению. За ночь он несколько раз разводил костер. Само собой, на том же месте, где и предыдущий, хоть оно и не было отмечено выгоревшим пятном с тлеющими в сером пепле угольками. Просто раз за разом это место казалось ему оптимальным – сухой бугорок, поросший мягким и тепловатым на ощупь мохом. Иван наламывал сухих веток с ближайших деревьев, освещая их колеблющимся пламенем зажигалки, складывал ветки в аккуратную кучку, подсовывал под них кусок картона от разодранного сигаретного блока, и поджигал. Спустя пару минут, когда огонь начинал входить во вкус, Иван вновь отправлялся к деревьям, за ветками покрупнее. Подбросив их в костер, сидел перед ним минут пятнадцать, глядя на пламя и смаля сигареты, и задаваясь одним и тем же вопросом, будто записанным на закольцованную пленку: а не сбрендил ли я? Иван поднимался и отправлялся в путь, нисколько не сожалея о прощании с теплом костерка. После неизвестно какого по счету круга самообладание покинуло его, он просто шел, потом вновь разводил костер, и снова покидал уютный бугорок. В движении – жизнь, подбадривал он себя и похохатывал истерично.

Вскоре произошли изменения, и Иван долго ломал голову, в чем они заключались, пока до него не дошло: костер он теперь разводит из желания не подпускать ближе - а то и спровадить – неведомую тварь, чье сопение и неосторожные шаги в дебрях не то чтобы пугали, скорее настораживали тем, что не укладывались в новое его представление о мире, сузившемся до этой закольцованной раздолбанной дороги. Рассвет все не наступал, и Иван подумал, что ночь длится уже часов тридцать, плюс-минус пару на усталость, которая могла скорректировать время на его биологических часах. Часы же на запястье показывали девять – пятнадцать, и уже довольно давно. Неутомимый японский механизм тикал, а стрелки, лишь подрагивая, стояли на месте.

Он споткнулся и, упав, захихикал: опять что-то новенькое. И тут перед ним упала до омерзения знакомая еловая лапа, издевательски взмахнув растопыренными ветвями-пальцами, поросшими бурыми иглами. Иван поднялся, потер ушибленное бедро и, чуть прихрамывая, направился к месту, на котором решил развести костерок.

Когда он, в очередной раз, добрался до приглянувшейся, поросшей мхом, кочки, знакомая мысль об отдыхе испарилась: не больно широкая, но хорошо утоптанная тропка вела в лес, а где-то среди сонно шевелящихся, будто мгновение назад кем-то потревоженных, ветвей мерцал тусклый огонек, словно прикрытое туманом пламя свечи.

Иван свернул на тропку, не раздумывая и не посчитав нужным обернуться, вдруг преисполнившись уверенности: кем бы ни был его таинственный попутчик, он сюда ступить не решится. Внутренний голос лепетал неуверенно: что-то здесь не так, ты просто не мог не заметить эту тропу раньше.

Походка его была подпрыгивающей и вихлявой, пошатывающейся. Его качало от усталости и предвкушения отдыха. Он переместил сумку на плече немного вперед, и, не снимая ее, порылся в вещах; нащупал шоколадный батончик. Не Бог весть, что, но наверняка притупит боль в пустом желудке. Закинув сумку за спину, парень сдернул обертку, откусил половину, и ускорил шаг. Было довольно темно, но за эту бесконечную ночь глаза приспособились.

Далекий огонек не становился ближе, и Иван с испугом вообразил перспективу блуждания теперь еще и по тропке. Как ни приглядывался к деревьям да кустам, все же не мог выделить никаких ориентиров – сплошная темная, неуловимо колышущаяся масса. Стали подавать голоса лесные птицы, и это придало ему бодрости на некоторое время, и когда она уже стала потихоньку улетучиваться, парень разглядел метрах в ста впереди низкую, вросшую в землю избенку, надо входом в которую покачивался керосиновый фонарь. Ветра, само собой, в дебрях не было, так что создавалось впечатление, хозяин убогого жилища светом фонаря указывал заплутавшему городскому олуху путь, и зашел внутрь, справедливо полагая, что скиталец войдет следом, потому нечего мошку подкармливать. Кто-кто в теремочке живет? Старообрядцы какие или семейство одичавших партизан? Он бы и лешему обрадовался, хоть тот и заставил его поплутать. Чем ближе он подходил к неказистому жилищу, тем сильнее ощущал ноющую боль в мышцах всего тела. Сначала спать, а уж потом удовлетворять любопытство хозяев, решил он.

Никакого заборчика, ограничивавшего бы владения лесных жителей от любопытства зверья, ни собачьей будки, ни самой псины. Да и двора-то как такового не было – так, перекрестье троп и провисшая веревка с грубо выстроганными самодельными прищепками. Ни колодца… хотя роют ли их в лесу? – подумал Иван, уставившись на россыпь белесых раздробленных костей вдоль замшелого сруба.