Благодать (СИ)

— Мне не надо «так», — она посмотрела на него, как хорошая хозяйка – на вылезшего из-за плиты таракана. — Тоже мне, инженер хренов.

— Если сомневаешься, почему заставила меня это сделать? — спросил он, вновь кивая на монитор.

— Во, разошелся, — сказала Алёна, словно для заполнения паузы. — Ты понял, что я тебе велела насчет ящика. Уяснил – выполняй.

— Сдалась тебе эта трава!

— Вам, инженерам, этого не понять. Мозги у вас не в ту сторону завернуты.

— Однако смог же понять, что Катя для тебя – только запасной вариант.

— И что? Ментов вызовешь?

— Давно пора бы…

И погрузился в боль, захлёбываясь в ней и не имея сил сопротивляться.

Через несколько минут ему позволено было вздохнуть. Алёна разжала кулак и очертила в воздухе что-то вроде контура лица в профиль. Запустила руку в шевелюру и вырвала седой волос. Завязала его узелком и бросила под ноги.

Бенедикт отправился в мастерскую, комнатушку, бывшую некогда ванной, а ныне ставшей местом его отдохновения от деспотизма супруги, ведьмы во всех смыслах. Его мастерскую жена считала так же и своей кладовой, посему забила комнатушку всевозможными склянками да коробками, от обилия которых свободного пространства хватало только на раскладной столик да место на полу, достаточное, чтобы поставить табурет. Бенедикт уселся на него и уставился на железный кожух прибора. Кто его знает, как это настраивать? Как вообще можно наладить то, суть работы чего не понимаешь? Должно быть, на точности результатов работы сказывался возраст железяки. На точности? Бенедикт задумался. точность на самом деле понятие расплывчатое, когда дело касается этого недохолодильника, протянувшего свои пять десятков лет и все еще подающего признаки своей электрической – хотя это тоже условно сомнительно – жизни. Его, прибор, и разобрать-то нельзя, и дело не столько в боязни мести Алёнушки, сколько в уверенности, что громыхнёт эта штука не хуже противотанковой мины – прибор собрали в годы, когда сапёры Второй мировой ещё не утратили боевых навыков и рады были помочь учёным в деле оберегания секретного прибора от любопытствующих. Бенедикт и думать не хотел, что произойдет, вздумай он выкрутить… ну, хотя бы вон тот винт, шляпка которого так демонстративно выдвинута. Но как же заменить – или склеить? – сбитые им верньеры, пока благоверная не заметила следов вандализма? Курочил-то он прибор при ней, но занята она была в то время брожением по каким-то не здешним берегам.

Он помнил, с каким напряжением, выливавшимся крупными каплями пота на одутловатом лице, занимался регулировкой капитан Абрамов, и ему вовсе не улыбалось попасть под гнев Алёны, как попал под трибунал капитан после неудачно проведенного эксперимента. И хоть Бенедикт был почти уверен, что вояки давно позабыли о Елани, все же убеждаться в неправильности предположения ох, как не хотелось. Включая прибор, он всякий раз ожидал, что дом вот-вот окружат, и выволокут его, Бенедикта, и забросят в кузов грузовика. Вот и сейчас он, сунув вилку в розетку и завороженно уставившись в прорезь, за которой разгоралась зеленая лампа, затаил дыхание, вслушиваясь и отдаваясь воспоминаниям.

Трибунал, перед которым робко пытался оправдываться Абрамов, состоял всего из двух человек, причём вторым был всего лишь отрядный расстрельщик, немой сержант Храпов, старожил подразделения, единственный, кто помнил небольшую полянку в дебрях Благодатненского леса ещё незастроенной. Храпов в довесок к своей немоте казался тупым. В зале трибунала он был охранником и единственным свидетелем происходящего. Слушание дела и вынесение приговора заняло минуты четыре, и по прошествии оных Бенедикт, значившийся в списке подразделения Виктором-шестым, и Заморохин, его коллега, присевшие перекурить под соплом вытяжки, услышали выстрел. Контрольного не последовало, и оба курильщика, спустя несколько секунд напряженного внимания, одновременно затянулись, выдохнули дым и посмотрели друг на друга. Они расслабили пальцы, и окурки улетели в трубу. Где-то метрах в трех под землей они будут впрессованы в брикет мусора, а дым будет отфильтрован до прозрачности и выдохнут наружу чистым воздухом, температура которого уравняется до температуры наружного. Виктор-шестой и Заморохин поднялись, отряхнули несуществующие крошки табака с широких штанов цвета грязи, прошитых белладоннитовыми шнурами, и отправились в виварий. Содержащиеся там хотели жрать, и Виктор-шестой в который раз задумался, куда деваются останки представителей личного состава, которым не повезло. Накатившую дурноту можно было подавить хорошей затяжкой, но прикури он сигарету в непредназначенном для того месте, он сам предстанет перед Первым.