Блаженны алчущие

Сказал, как топором обрубил — Филип почти решил, что все потеряно. — Кевин не из болтливых. Это самый замкнутый человек, которого я знаю. Кроме меня, у него друзей не водилось. Да и кто б поверил похвальбе того, над кем смеялся весь город?

— Разговорится, когда хлебнет лишнего.

— Он презирает вино. Я никогда не видел его пьяным.

— Да это просто какое-то сокровище, — мрачно пошутил отец, — в некоторых отношениях.

— И подумай о бедняжке Офелии! — Этот довод пришел в голову только сейчас. — Довольно и того позора, что на нее обрушился. Ты хочешь, чтобы она оплакивала не только честь, которой лишилась, но и человека, который погиб из любви к ней? Не хочется, чтобы остаток ее жизни был омрачен еще и этим.

— Сын, ты о многом меня просишь, — Отец опустил руку ему на плечо. — Правителю допустимо иногда жертвовать честью, но только ради высшей цели — блага государства. А ты должен научиться принимать тяжелые решения — потому что на твою долю их выпадет много, поверь мне. Такова цена власти.

— Мне не нужна власть, — прошептал Филип. Представить себя на месте отца — да даже ангелочки-путти будут над ним смеяться!

— Тебе так кажется, потому что она у тебя есть. Властью облечен я, и, любя тебя, стараюсь выполнять твои желания. Вот сейчас ты хочешь спасти друга от заслуженной кары — а значит, тебе нужна власть сделать это. Чего ты не хочешь, так это ответственности, и кому, как не мне, это понять! — Он вздохнул. — Парадокс власти в том, что чем больше ее у тебя, тем более ты связан необходимостью по рукам и ногам — и тот, кто стоит на вершине власти, иногда не может распоряжаться даже собственной душой, если необходимость велит бросить ее в огонь. — Хватка на его плече стала жестче. — Решай сам — жить соблазнителю твоей сестры или умереть. И помни, на этот раз все последствия и впрямь на тебе.

Филип посмотрел на отца снизу вверх. Прошептал: — Понимаете, он был моим лучшим другом.

Как трогательно! Даже не пришлось напрягаться, чтобы вызвать влагу на глаза. Довольно было вспомнить, каким дураком себя выставил, и злость сделала дело за него.

— Скажите, отец, — спросил Филип о том, что его действительно волновало, не рассчитывая, впрочем, получить ответ. — Что надо сделать, чтобы заслужить верность, настоящую, такую, когда тебя не предадут ни ради славы, ни ради богатства, не променяют ни на кого и ни на что? Или ее нет на свете? Или я просто ее не стою?

Он отлично вошел в роль. В груди нарастала тупая боль — там словно завинчивали тугую пружину, ржавую, готовую лопнуть в любой момент.

— Ты много хочешь, Филип, — заметил отец с несвойственной ему мягкостью. — Дружба — это прекрасно, а любовь сладка. Но помни, единственное, что никогда не изменится, это кровь. Ее не выльешь из жил, чтобы заменить новой. Твоя семья всегда останется твоей семьей, и это — превыше всего.

Ну да, у него же есть Бэзил! С таким заботливым братом и друзья не нужны!

Пружина натянулась до предела, и, подскочив с кресла, он порывисто обнял отца за шею. К таким девчачьим нежностям лорд Томас не привык, а потому застыл, как гранитное изваяние, которое иногда напоминал.

Ничего, потерпит. Увы, любящей мамочки, готовой вытирать слезки, у Филипа не имелось, лишь непреклонная тетушка Вивиана да мачеха, на чьей роскошной груди рыдать было бы несколько неприлично, хотя и, несомненно, приятно.

Эта мерзкая резь в глазах… Он заморгал, до боли прикусив губу. Сопли будут лишними, особенно сейчас, когда результат уже достигнут. Его уже достаточно унизили, чтобы еще позориться перед отцом.

Спину согрела горячая ладонь, и на миг ребра затрещали в медвежьей хватке. Отец пробормотал что-то вроде "ну, ну", словно коня успокаивал. Было приятно чувствовать его тепло и силу, как в детстве, когда эти могучие руки подбрасывали Филипа высоко в небо, а потом ловили, визжащего от восторга.

Он заставил себя отстраниться. Хорошенького понемножку.

— Ну-ну. Не раскисай. — Отец смущенно похлопал его по плечу. — Ты же уже мужчина. Все будет хорошо.

Филип кивнул и улыбнулся.

Правда, улыбка быстро стекла с губ, словно смытая дождем, начинавшим долбить в окно. К горлу подкатил горький ком.

Он отошел к стеклу, за которым мир расплывался серыми кляксами, делая вид, будто чрезвычайно увлечен этим зрелищем. А потом молча подошел отец, и они начали делать вид вместе.

Стоя рядом с единственным человеком, который никогда его не предаст, Филип поклялся себе, что больше не подведет отца, чего бы ему это ни стоило. Даже если тот до смерти замучает его избитыми нравоучениями.

~*~*~*~

III.

Филип устроился на единственном предмете мебели, что стоял в темной, обшарпанной комнате на втором этаже "Хитрого Лиса". Используя продавленную кровать на манер кресла, он и тут умудрился принять позу, смотревшуюся достаточно элегантно — полулежал-полусидел, закинув ногу на ногу.

Кевину садиться было незачем — работка предстояла стоячая. Он поджидал гостя у входной двери, спиной прижавшись к стене, рука на навершии кинжала — на всякий случай.