Блаженны алчущие

Филип медленно покачал головой. — Нет, Эллис, боюсь, никогда я уже не поверю в твою любовь, ни на этом свете, ни на том, и это ранит больнее всего, — Его еще сотрясал приступ злости, но где-то глубоко, там, где пряталась частица его, всегда остававшаяся ледяной, зарождалось подобие плана. — Никому нельзя верить, пока они не умерли ради тебя — вот мой горький урок. Все предавали меня в конце, изменяли, уходили… И ты, Эллис, даже ты…

— Неправда, — повторяла она. — Неправда!

Боль, стиснувшая виски, свелась к единой огненной точке, пульсировавшей в основании черепа. — Ты выбрала обманывать, когда могла сказать правду, убить, когда могла спасти!.. Что может быть хуже такой измены?.. Любовь — это жертва, а где твоя жертва? Есть только один путь, чтобы мы были вместе, и ты это знаешь, Эллис. Правильный путь.

Он был связан, прикован к месту. Все его силы сосредоточились сейчас во взгляде, вся воля, весь страх.

— Дочка, отдай мне ножик, — взывал Данеон. — Я все сделаю сам. Только положу книгу…

Старому дураку стоило бросить драгоценный томик и бежать к Эллис, но вместо этого он поплелся к столу, постоянно оглядываясь. — Вспомни, для чего мы это делаем, милая!

— Я помню, отец. Я знаю, что тебе нужна жертва. Но ведь ты сам сказал, — Печальная тень улыбки… — Возможно, последней жертвой должна быть родная кровь… И кто драгоценнее для тебя, чем я? Ты видишь, ему страшно, он хочет жить, а я, я так устала…

— Эллис! — Грохот фолианта об стол.

Эллис мотнула головой. — Я не могу, — Она шагнула вперед, и Филип почувствовал ее пальцы на щеке, губах — прикосновение легкое, как крыло бабочки. Отступила. — Прости, отец. Это слишком тяжело.

Пронзительный вопль. — Эллис, отдай нож!..

На этот раз она улыбнулась по-настоящему, только для него. — Теперь ты поймешь, — Эллис приставила острие себе к животу под ребрами, прямо к солнечному сплетению.

Дыхание перехватило… Часть его хотела окрикнуть ее, сказать, чтобы не делала глупостей. Жизнь или смерть, я или она… Язык прилип к небу.

Филип чувствовал нить, что натянулась меж ним и Эллис, чувствовал её. Это он сейчас стоял, сжимая рукоять влажными пальцами, вглядывался в лицо любимого, ожидая знака.

Решающий миг.

Он послал в нее взгляд, как гарпун, метя в самую душу — она еще жила где-то там, на дне этих глаз, под водами безумия. И едва заметно кивнул.

Когда Эллис вскрикнула, низко, глухо, он тоже содрогнулся, как от удара. Голова стала легкой, легче перышка…

Эллис еще стояла, удивленно глядя вниз, а кровь уже струилась меж ее пальцев, расплывалась темным пятном по ткани платья. Зеленого, как летние травы…

Все, что успел Данеон, спешивший к дочери, это поймать ее в падении.

— Дочка, что ты наделала, что ты наделала… — восклицал он, прижимая ее к себе, касаясь губами виска.

— Как же больно, — сорвалось с ее искривленных уст, вместе с первой струйкой крови. Взгляд, все еще переплетенный с его, будто вопрошал: Теперь ты будешь видеть меня во снах?

О да, Эллис, о да. За нею место в его кошмарах.

Мучительно было даже смотреть, как она пытается глотать воздух — и захлебывается болью. Нож не давал Эллис вздохнуть, гримаса муки уродовала лицо, снова и снова изгибалось тело — чудовищные схватки, что породят только смерть.

Умри уже, умри, повторял он про себя, как заклинание, без тени злости, с одним только ужасом. А вслух прохрипел: — Я люблю тебя.

Язык дервенел, отказываясь произносить подобное святотатство, после того, как… И все же хоть столько-то она заслужила.

Данеон несколько раз полу-вздохнул, полу-всхлипнул, все еще покачивая дочь, как маленькую. Но он был лекарем — и убийцей — и, возможно, это придало ему сил. — Сейчас, дочка, — сказал он окрепшим голосом. — Сейчас все пройдет. И положил руку на рукоять ножа, торчавшую из ее тела. Когда он выдернет его, кровь хлынет вольным бурлящим потоком.

Филип зажмурился, не в силах больше выносить это. О, Эллис. Я этого не хотел.

Или… хотел? Путь к спасению. Последнее, неопровержимое доказательство любви.

Но ведь я… любил ее? Ласкал. Шептал нежные признания. И подтолкнул к смерти. Нет, она сама, сама.

К тому времени, как Филип нашел силы разлепить веки, Познающий еще гладил волосы дочери, что-то бормотал ей на ухо. Но ни зов отца, ни ангельский глас, ни гром небесный, не могли бы пробудить Эллис ото сна — что бы ни порождало тот ясный свет в ее глазах, теперь он потух навсегда.

Так трагично, жутко — и так нелепо. Ведь я готов был дать ей все, о чем попросит!

Когда Данеон поднялся, все еще сжимая нож, то выглядел дряхлым стариком: морщины углубились, за стеклом очков — стеклянные пуговицы. Он постоял немного, покачиваясь, как утопленник, колышимый волнами, пустая оболочка человека.

А потом судорога пробежала от ножа вверх к плечу, оживляя этот труп. Тогда Данеон развернулся, и, шаркая подметками, пошел на Филипа.

~*~*~*~