Бледное пламя

– Какая жалость, я ничего не могу доказать, – бормотал настырный немецкий гость. – Вот если бы был портрет. Нет ли тут где-нибудь...

– Наверняка, – сказал молодой Эмеральд, вылезая из кресла.

Тут ко мне обратился профессор Пардон:

– А мне казалось, что вы родились в России, и что ваша фамилия – это анаграмма из Боткин или Бодкин?

Кинбот: “Вы меня путаете с каким-то беглецом с Новой Земблы” (саркастически выделив “Новую”).

– Не вы ли говорили, Чарльз, что kinbote

означает на вашем языке “цареубийца”? – спросил мой дражайший Шейд.

– Да, погубитель королей, – ответил я (страстно желая пояснить, что король, утопивший свою подлинную личность в зеркале изгнания, в сущности, и есть цареубийца).

Шейд (обращаясь к немецкому гостю): “Профессор Кинбот – автор замечательной книги о фамилиях. Кажется [ко мне], есть и английский перевод?”

– Оксфорд, 1956, – ответил я.

– Но русский язык вы все-таки знаете? – спросил Пардон. – Я, помнится, слышал на днях, как вы разговаривали с этим... как же его... о Господи (старательно складывает губы).

Шейд: “Сэр, мы все испытываем страх, подступаясь

к этому имени” (со смехом).

Профессор Харлей: “Держите в уме французское название шины – punoo”.

Шейд: “Ну, сэр, боюсь, вы всего лишь проткнули препятствие” (с оглушительным смехом).

– Покрышкин, – скаламбурил я. – Да, продолжал я, обращаясь к Пардону, – разумеется, я говорю по-русски. Видите ли, этот язык был моден par excellence – и гораздо более французского, – во всяком случае, среди земблянской знати и при Дворе. Теперь, конечно, все изменилось. Теперь именно в низших сословиях силком насаждают русскую речь.

– Но ведь и мы пытаемся преподавать в школах русский язык, – сказал “розовый”.

Пока мы беседовали, в дальнем конце комнаты возился с книжными полками молодой Эмеральд. Ныне он воротился с томом “T-Z” иллюстрированной энциклопедии.

– Ну-с, – сказал он, – вот вам ваш король. Правда, он тут молодой и красивый. (“Нет, это не годится”, – заныл немецкий гость.) Молодой, красивый и в сногсшибательном мундирчике, – продолжал Эмеральд. – Голубая мечта, да и только!

– А вы, – спокойно сказал я, – испорченный щенок в дешевой зеленой куртке.

– Да что я такого сказал? – воззвал к обществу молодой преподаватель, разводя руками совсем как ученик в “Тайной вечери” Леонардо.

– Ну будет, будет, – сказал Шейд. – Я уверен, Чарльз, что наш юный друг вовсе не желал оскорбить вашего государя и тезку.

– Да он и не смог бы, когда бы и пожелал, – безмятежно сказал я, все обращая в шутку.

Джеральд Эмеральд протянул мне руку, – и сейчас, когда я пишу эти строки, она все еще остается протянутой.

Строки 895-900: 

Чем больше вешу я ... подбрюдок

Вместо этих гладких и несколько неприятных стихов в черновике значится:

895      Да, я люблю пародию – ведь тут

            Последний остроумия приют:

            “Когда Натуру Дух одолевает,

            Натура вянет, – Дух околевает.”

            Да, мой читатель, Поп.

Строка 920:       Так дыбом волоски

Альфред Хаусман (1859-1936), чей сборник “Тhe Shropshire Lad” спорит с “In Memoriam” Альфреда Теннисона (1809-1892) за право зваться высшим, возможно (о нет, долой малодушное “возможно”), достижением английской поэзии за сотню лет, где-то (в предисловии?) говорит совершенно противное: в восторге вставшие волоски ему

бриться только мешают. Впрочем, поскольку оба Альфреда наверняка пользовались опасным лезвием, а Джон Шейд – ветхим “жиллетом”, противоречие вызвано, скорее всего, различием в инструментах.

Строка 922:       Наш Крем

Небольшая неточность. В известном рекламном мультфильме, о котором идет здесь речь, усы подпирает пузырящаяся пена, ничем на крем не похожая.

За этой строкой мы находим в черновике вместо строк 923-930 следующий, слегка затертый вариант:

Любой художник мнит ничтожным век,

В котором он рожден, но мой ужасней всех:

Век, полагающий, что бомбу иль ракету

Лишь немец может сотворить, при всем при этом

Любой осел тачает эту дрянь,

Век, в коем может пригоршня жулья

Селенографа обвести, потешный век,

Где доктор Швейцер – умный человек.

Перечеркнув написанное, поэт опробовал иную тему, но отставил также и нижеследующие строки:

Британия, где ввысь поэт взлетал,

Желает ныне, чтоб Пегас пахал,

Поэт – ишачил. Нынешний пролаза,

Идейный сыч, прозаик пучеглазый,

“Романов социальных” подпевала

Пятнит страницы копотью и салом.

Строка 929:       Фрейд

Мысленным взором я снова вижу поэта, буквально упавшего на газон, бьющего по траве кулаком, дергаясь и подвывая от хохота, – и себя, доктора Кинбота, – по бороде моей катятся слезы, но я все же пытаюсь внятно зачитывать разные лакомые кусочки из книги, которую я стянул в аудитории: это ученый труд по психоанализу, используемый в американских университетах, повторяю, используемый в американских университетах. Увы, в моей записной книжке сохранились лишь две цитаты: