Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

На День благодарения общежитие братства и весь кампус опустели. Я тоже ощущал внутри пустоту. В целях экономии шумную печку, отапливавшую дом, на это время отключили. Обычно в четверг я заезжал на пару часов к отцу с Моной, но только не в тот год.

В среду вечером на втором этаже пустого общежития затрезвонил телефон, от сигнала которого я испуганно вздрогнул.

— Привет, Дэвид! — это была Мона. — Твой отец уехал. Лонни и Салли празднуют вместе, а Сэм за границей… может, ты приедешь поужинать со мной?

— Хм… — я не знал, что ей ответить. Мало того что я был последним среди возможных кандидатов, так еще она приглашала меня исключительно ради возможности вызнать что-нибудь об отце.

— Приезжай к часу дня, побудь дома часок-другой.

Неужели в ее голосе действительно сквозил страх? Помимо воли я ощутил к ней жалость.

— Ладно, хорошо. Увидимся завтра.

Минуту спустя я решил все отменить. В следующие двадцать четыре часа мои эмоции менялись каждую минуту — от «да» до «ни за что на свете» и обратно.

Девушка из моей группы пригласила меня на праздник к себе домой, но я ответил, что, если не явлюсь на семейный обед, мне грозят серьезные неприятности. Естественно, это была ложь. Мне не хотелось, чтобы меня расспрашивали, где мои родные и чем они занимаются. Другим незачем это знать.

Когда я пришел, Мона приветствовала меня у двери напряженным, формальным рукопожатием, но в глазах у нее застыла глубокая грусть. Оперная музыка гремела из той самой стереосистемы, которую мы с отцом выгружали из его машины в ночь, когда убили Мартина Лютера Кинга. На столе стояла индейка и все ингредиенты для «Кровавой Мэри», вместе с овощами и клюквенным соусом. Мона суетилась вокруг, словно ожидала к обеду большую семью. Она подняла бокал и произнесла тост за мое здоровье. Но едва только мы начали есть, как беседа переключилась на отца.

— Ты что-нибудь о нем слышал?

— Нет, он, наверное, занят.

Мы оба делали вид, что он не сбегал от нее к другой женщине.

— Твой отец сейчас в поисках себя, — начала Мона. — Быть чероки на Востоке — это нелегко. В Форт-Дефайнс он жил вместе с другими индейцами. В его жизни был смысл. А теперь он чувствует себя потерянным без своих друзей, навахо и чероки.

— Правда? — я постарался, чтобы это прозвучало сочувственно, но ничего не вышло. Смысл жизни отца заключался в том, чтобы нарушать закон и гоняться за юбками. Она что, правда жалеет его или просто пытается таким образом оправдать то, что он натворил?

— Из-за работы в БДИ в Вашингтоне он оторвался от своих индейских корней. Большинство сотрудников управления белые, он чувствует себя среди них чужим. Когда он справится с этим, то вернется.

Она всегда соглашалась со всем, что отец ей говорил. Теперь если он захочет помириться, то такое оправдание ей позволит принять его назад. В конце концов, сколько он собирается прожить со своей индейской девчонкой?

У Моны в глазах стояли слезы. Лицо под гримом казалось опухшим — как обычно у мамы, — и я понял, что перед моим приходом Мона плакала. Мне стало ее искренне жаль, чего я никак от себя не ожидал.

Глава 46

В январе мне выставили оценки за осенний семестр. Все они упали до троек. Я не был удивлен.

С того момента, как отец позвонил сообщить, что уходит к Каролине, я перестал беспокоиться о будущем. Похоже, мне все равно не добиться успеха и не стать счастливым, сколько бы я ни старался. Да и к тому же я никогда не вырвусь из-под отцовского контроля, что еще страшнее.

Я постоянно ощущал давящую усталость. Когда начался тренировочный сезон, я показал плохие результаты, но наплевал и на них тоже. И все-таки мне стало ясно, что со мной что-то не так.

Медсестра в лечебном пункте сказала, что у меня мононуклеоз. Кроме отдыха, никакого лечения она предложить не могла. Тренер велел мне возвращаться в начале следующей осени, когда я полностью поправлюсь. Я был раздавлен. В беге заключалась вся моя жизнь.

Сердце у меня не лежало к учебе. Когда подошло время весенних каникул, я написал заявление на отчисление, хотя закончить колледж было моей главной целью с того самого судьбоносного дня с Глэдис и доктором Хермом Дэвисом. Я оставил записку Майку, говоря, что мне требуется время все обдумать, но я, возможно, вернусь. У меня не было никакого конкретного плана, поэтому я не знал, что еще написать.

Я поехал в Гэллап, останавливаясь лишь перекусить и поспать. Мой «Рамблер» работал на пределе. Мне хотелось скорей оказаться там, где я чувствовал себя нормальным человеком, в местах, которым я принадлежал. Добравшись до трассы 66, я снял себе комнату в дешевом мотеле с тараканами на один месяц. Нагреватель стонал и трясся от старости, но за два доллара за ночь я на него не жаловался. Даже пьяницы, валявшиеся у дверей, показались мне знакомыми.