Башмаки на ногахъ были тоже блые. На голов у ней былъ длинный блый вуаль и подвнечные цвты въ сдыхъ волосахъ. Драгоцнные камни сверкали у нея на ше и на рукахъ, а другіе драгоцнные уборы лежали, сверкая, на стол. Наряды, не такіе великолпные, какъ тотъ, который былъ на ней, были разбросаны по комнат, и тутъ же въ безпорядк стояли полууложенные сундуки. Туалетъ ея не былъ оконченъ, такъ какъ она была обута только въ одинъ башмакъ, а другой лежалъ на стол у нея подъ рукой; вуаль приколотъ только наполовину, часы съ цпочкой еще не приколоты, и кружево, предназначенное для груди, лежало вмст съ носовымъ платкомъ и перчатками, цвтами и молитвенникомъ; все сложено въ небрежную груду около зеркала.
Все это я разглядлъ не въ первую минуту, когда увидлъ эти вещи, хотя и въ первую минуту разглядлъ больше, чмъ можно было думать.
Но я увидлъ также, что все это блое убранство давно уже пожелтло и состарилось. Я увидлъ, что и невста такъ же состарилась, какъ и ея подвнечный нарядъ. Я былъ когда-то на ярмарк, гд показывали какую-то страшную восковую фигуру, изображавшую невозможную особу, лежащую въ гробу. Въ другой разъ мн показывали въ церкви скелетъ, покрытый истлвшей богатой одеждой, который былъ вырытъ изъ склепа подъ церковнымъ поломъ. Теперь у восковой куклы и у скелета оказались темные глаза, которые двигались и глядли на меня. Я бы закричалъ, если бы это было возможно.
— Кто это? — спросила лэди у стола.
— Пипъ, ма'амъ.
— Пипъ?
— Мальчикъ отъ м-ра Пэмбльчука, ма'амъ. Пришелъ, чтобы играть.
— Подойди ко мн; дай поглядть на себя; подойди ближе.
Когда я стоялъ возл нея, избгая глядть ей въ глаза, я въ подробности увидлъ все, что ее окружало, и замтилъ, что часы ея остановились на восьми часахъ двадцати минутахъ и что другіе часы, стнные, тоже стояли на восьми часахъ двадцати минутахъ.
— Погляди на меня, — сказала миссъ Гавишамъ. — Ты не боишься женщины, которая не видла солнца съ тхъ поръ, какъ ты родился?
Съ сожалніемъ признаюсь, что не постыдился отчаянно солгать, отвтивъ на ея вопросъ: «Нтъ».
— Знаешь ли, до чего я дотрагиваюсь? — продолжала она, прикладывая то одну, то другую руку къ лвому боку.
— Да, ма'амъ (я вспомнилъ про молодого человка).
— Что я трогаю?
— Сердце.
— Оно разбито!
Она произнесла эти слова съ зловщей улыбкой, точно хвалилась чмъ-то. Продержавъ немного руки у сердца, она медленно отняла ихъ и опустила на колни, точно отъ усталости.
— Я устала, — проговорила она. — Мн нужно развлеченіе, а я не хочу знать ни мужчинъ, ни женщинъ. Играй.
Я думаю, что какъ бы ни любилъ спорить мой читатель, но онъ согласится, что она не могла потребовать ничего боле труднаго въ мір отъ злополучнаго мальчика въ томъ положеніи, въ какомъ находился я.
— Мн приходятъ порою вздорныя фантазіи, — продолжала лэди:- и теперь мн пришла вотъ какая фантазія: я хочу видть, какъ ребенокъ играетъ. Скорй, скорй, — прибавила она, нетерпливо шевеля пальцами правой руки, — играй, играй, играй!
Одну минуту, подъ вліяніемъ страха передъ сестрой, я думалъ было пуститься вскачь вокругъ комнаты, изображая собой одноколку м-ра Пэмбльчука, но у меня положительно не хватило духу, и я отказался отъ этой мысли, и стоялъ, уставясь на миссъ Гавишамъ; мой взглядъ показался ей дерзкимъ, и она спросила:
— Неужели ты упрямъ и золъ?
— Нтъ, ма'амъ, мн насъ очень жаль, и мн очень жаль, что я не могу играть въ ету минуту. Если вы пожалуетесь на меня, сестра прибьетъ меня, и я бы очень хотлъ играть, если бы я могъ; но здсь все такъ ново, такъ странно, такъ красиво и… такъ печально…
Я замолчалъ, боясь сказать лишнее, и мы онять уставились другъ на друга.
Прежде, чмъ заговорить, она отвела глаза отъ меня и поглядла на свое платье, на туалетъ и наконецъ на себя въ зеркало.
— Такъ ново для него, — пробормотала она, — и такъ старо для меня; такъ странно для него и такъ привычно для меня, и такъ грустно для насъ обоихъ. Кликни Эстеллу.
Такъ какъ она все еще глядла на себя въ зеркало, я подумалъ, что она и это говоритъ про себя, и не двигался съ мста.
— Позови Эстеллу, — повторила она, сверкнувъ глазами. — Надюсь, ты можешь это сдлать. Кликни Эстеллу, у дверей.
Стоять въ потемкахъ въ таинственномъ коридор незнакомаго дома и звать Эстеллу, которой нигд не видно и которая не откликается, и чувствовать, что позволяешь себ страшную вольность, выкрикивая ея имя, — было почти такъ же тяжело, какъ и играть по приказу. Наконецъ она откликнулась, и ея свча показалась на конц длиннаго темнаго коридора, точно путеводная звзда.
Миссъ Гавишамъ приказала ей подойти и, взявъ драгоцнное украшеніе со стола, приложила его къ ея юной груди и къ красивымъ темнымъ волосамъ.
— Все это будетъ твое со временемъ, душа моя, и очень теб къ лицу. Дай я погляжу, какъ ты поиграешь въ карты съ этимъ мальчикомъ.
— Съ этимъ мальчикомъ! Да вдь онъ простой, деревенскій мальчикъ!
Мн показалось, что я ослышался, до того удивителенъ было отвтъ миссъ Гавишамъ:
— Что жъ такое? ты можешь разбить ему сердце.
— Во что ты умешь играть, мальчикъ? — спросила меня Эстелла съ величайшимъ пренебреженіемъ.
— Только въ дураки, миссъ.