Блестящая будущность

Ворота открыла мн служанка, старая женщина, которую я уже видлъ прежде: она жила во флигел на заднемъ двор, съ другими слугами. Орликъ былъ уволенъ посл моего разговора съ м-ромъ Джагерсомъ. Зажженная свча стояла постарому въ темномъ коридор; я взялъ ее и поднялся по лстниц. Миссъ Гавишамъ сидла въ глубокой задумчивости у камина, на оборванномъ кресл и глядла на уголья.

Какъ бывало и прежде, я вошелъ и остановился у двери такъ, чтобы она увидла меня, когда подниметъ глаза. Она казалась теперь такой одинокой, что я пожаллъ бы ее, даже если бы она причинила мн еще большее зло, чмъ то, въ какомъ я могъ ее обвинять. Вдругъ она подняла глаза и увидла меня. На лиц ея выразилось изумленіе, и она тихо проговорила:

— Это живой человкъ или видніе?

— Это я, Пипъ. М-ръ Джагерсъ передалъ вчера мн вашу записку, и я поторопился прійти.

— Благодарю васъ. Благодарю васъ. Я хочу поговорить съ вами о томъ же, о чемъ мы говорили въ послдній разъ, и доказать вамъ, что я не превратилась въ камень. Но, можетъ быть, вы ни за что теперь не поврите, что въ моемъ сердц есть человческое чувство?

Когда я успокоилъ ее, она протянула дрожащую руку, точно хотла дотронуться до меня, но отдернула ее, прежде чмъ я понялъ ея движеніе или сообразилъ, какъ мн поступить.

— Вы сказали мн о своемъ пріятел, и о томъ, что я могу сдлать для него полезное и доброе дло. Вамъ очень хочется, чтобы я сдлала это доброе дло?

— Очень, очень, миссъ Гавишамъ.

— Разскажите подробно.

Я объяснилъ ей тайну его участія въ торговомъ предпріятіи, которое я устроилъ для Герберта и сообщилъ, что я надялся довести это дло до конца, но теперь я не въ силахъ это сдлать, а сказать причину не могу, такъ какъ тутъ замшана важная тайна другого лица.

— Такъ! — сказала она, кивая головой, но не глядя на меня. — А сколько нужно денегъ, чтобы докончить это дло?

Мн страшно было выговорить эту сумму, потому что она представлялась мн очень большой.

— Девятьсотъ фунтовъ.

— Если я дамъ деньги для этой цли, сохраните ли вы мою тайну, такъ же какъ и вашу?

— Да, сохраню.

— И вашей душ станетъ легче?

— Гораздо легче.

— Вы очень теперь несчастливы?

Она спросила это, все еще не глядя на меня, но мягкимъ к участливымъ голосомъ. Я не сразу отвтилъ, потому что былъ слишкомъ взволнованъ. Она положила лвую руку на костыль и оперлась въ нее подбородкомъ.

— Я далеко несчастливъ, миссъ Гавишамъ; но у меня есть еще другія причины горевать, кром тхъ, которыя извстны вамъ. Это — та тайна, о которой я упоминалъ.

Подумавъ немного, она подняла голову и опять поглядла въ огонь.

— Вы поступили благородно, открывъ мн, что у васъ есть другія причины горевать. Вы говорите правду?

— Совершенную правду.

— Разв я могу услужить вамъ, Пипъ, только оказавъ услугу вашему пріятелю? А лично для васъ, я ничего не могу сдлать?

— Ничего. Я благодарю васъ за этотъ вопросъ. Еще больше благодарю за то, что вы говорите со мною, какъ съ другомъ.

Она встала съ мста и стала искать бумаги и чернилъ. Но ихъ въ комнат не было, и она вынула изъ кармана желтую пачку дощечекъ изъ слоновой кости, отдланныхъ въ почернлое золото, и написала на нихъ что-то карандашомъ.

— Вы на дружеской ног съ м-ромъ Джагерсомъ?

— Да. Я обдалъ у него вчера.

— Вотъ приказъ Джагерсу уплатить вамъ эти деньги, для передачи вашему пріятелю. Я не держу здсь денегъ, но если вы бы хотли, чтобы м-ръ Джагерсъ ничего не зналъ объ этомъ дл, то я сама пришлю вамъ ихъ.

— Благодарю васъ, миссъ Гавишамъ; я охотно возьму деньги въ контор.

Она прочитала мн то, что написала на дощечк; это было коротко и ясно, но, очевидно, она желала отклонить отъ меня всякое подозрніе въ томъ, что я могу воспользоваться этими деньгами. Я взялъ дощечки изъ ея руки; рука эта опять задрожала и особенно сильно въ то время, какъ она снимала съ шеи цпочку, на которой вислъ карандашъ, и подала мн и то- и другое, не глядя на меня.

— Мое имя стоитъ на первой дощечк. Если вы когда-нибудь сможете написать подъ нимъ: «я прощаю ей», хотя бы долго спустя посл того, какъ мое разбитое сердце обратится въ прахъ, — пожалуйста, сдлайте это!

— О, миссъ Гавишамъ, — сказалъ я, — позвольте мн сдлать это теперь. Много было печальныхъ ошибокъ, и моя жизнь была слпая и неудачная жизнь; я самъ слишкомъ нуждаюсь въ прощеніи и исправленіи, чтобы сердиться на васъ.

Она впервые повернула ко мн свое лицо и, къ моему удивленію, могу даже сказать, ужасу, упала на колни предо мной, со сложенными руками, такъ, какъ, вроятно, она ихъ складывала, когда ея бдное сердце было молодо и свжо и не разбито, и она молилась Богу около своей матери.

Видть ее, съ ея блыми волосами и изможденнымъ лицомъ, у моихъ ногъ, — это зрлище глубоко потрясло меня. Я умолялъ ее встать и обвилъ ее руками, чтобы помочь ей; но она сжала ту изъ моихъ рукъ, которую успла поймать, опустила на нее голову и зарыдала. Я никогда до сихъ поръ не видлъ, чтобы она пролила хотя бы одну слезу, и въ надежд, что слезы ея облегчатъ, я наклонился надъ нею, не говоря ни слова. Она уже не стояла на колняхъ, а прямо лежала на полу.

— О! — вскрикивала она съ отчаяніемъ. — Что я сдлала! Что я сдлала!